Под управлением любви

Когда за окнами земля кружиться перестала,
тогда Япония сама глазам моим предстала,
спеша, усердствуя, молясь, и плача, и маня…
Друзья мои, себя храня, молитесь за меня.

Пойду пройдусь ночной порой на Гиндзу золотую,

костер удачи распалю, свечу обид задую.
Не зря я десять тысяч верст нащелкивал коня…
Друзья мои, себя храня, молитесь за меня.

То брызнет дождь, а то жара, а то туман, о Боже!

Судьба на всех везде одна, знакомо все, все то же,
как будто к дому я иду перед началом дня…
Друзья мои, себя храня, молитесь за меня.

Я так устал глядеть вперед с надеждой и опаской.

Пора уж как-нибудь остыть от трепотни арбатской.
Да, я москвич, и там мой дом, и сердце, и броня,
но между тем, себя храня, молитесь за меня.

«Сочиняет плов Мазлум из баранины и риса…»

Сочиняет плов Мазлум из баранины и риса.
Жир бурлит, вода клокочет, пламя пышет
в камельке.
И ковбоечка на нем золотая, словно риза,
и поношенные джинсы, и половничек в руке.

Он стучит по котелку, будто все не достучится.

Пахнет дом травой, и дымом, и землею, и водой.
Жир задумчивый течет, рис рассыпчатый струится,
и Мазлум над ним колдует, молодой и чуть седой.

Он турецкий любит плов, а любой другой не любит.

Плову – наша благодарность, сочинителю – почет.
Или голод нас сомнет, или сытость нас погубит,
или-или, или-или, или нечет – или чет.

«Ты, живущий вне наших сомнений и драм…»

Ты, живущий вне наших сомнений и драм,
расточающий благостный свет по утрам.
Ты, кому с придыханием мы говорим:
Тешекюр эдерим! Тешекюр эдерим![3]
Ты, кого за печали свои не корим
и дороги к кому в бездорожье торим,
и за то, что живем, и за то, что горим,
и за то, что во имя Твое мы творим,
Тешекюр эдерим! Тешекюр эдерим!

Турецкая фантазия