Под уральскими звездами

Да, перемены всюду. За три дня они прошли немалый путь, побывали во многих местах, где происходили знаменательные события 1918 года. И всюду убеждались, что облик вчерашнего дня уже стерт или стирается, всюду видели новое, построенное или еще строящееся.

К лесу, где златогорские красногвардейцы пытались разоружить эшелон чехословацких военнопленных, Елкин и Дунаев вообще не смогли подойти. В полукилометре от этого места стояли постовые с красными флажками и никого не подпускали: там закладывался новый железнодорожный разъезд, проводились взрывные работы. Пока разговаривали с постовыми, над лесом взметнулся столб земли и камня. Столб поднялся высоко в голубое небо и через мгновение медленно, словно нехотя, стал опускаться обратно на землю.

Не смогли отыскать и маленькую телеграфную комнату, в которой когда-то Митя Елкин перехватил телеграмму. Куда там! От старого вокзала остался только нижний этаж. Здание надстроили, расширили. На краях асфальтированного перрона стояли высокие стальные мачты с гирляндами прожекторов — это вместо деревянных столбов с керосиновыми фонарями. Море света, хоть иголки ищи...

С трудом нашли бывшую станционную школу.

Маленькое, как бы вросшее в землю здание школы совсем затерялось среди многоэтажных жилых корпусов. А ведь тогда, в те далекие времена, оно казалось большим, просторным.

На разъезд Бурчуг их привезла не тщедушная «овечка» — привез сияющий лаком и никелем электровоз... И Бурчуг был не тот — тихий разъезд превратился в шумную станцию. Проселочная дорога на Мисяж делала большую петлю, огибая глубокий, как пропасть, карьер. Паровозы, такие маленькие в глубине пропасти, тянули по дну карьера нескладные думпкары. Экскаваторы махали своими короткими лопатами, с грохотом наваливая в вагоны глыбы известняка. Флюсы отсюда отправлялись на все металлургические заводы Южного Урала. На взгорке белели большой массив жилых домов и длинное здание дробильно-сортировочной фабрики.

Только несколько километров прошли Елкин, Дунаев и Марфуша нетронутым лесом, и вот — Златогорский тракт, бетонный мост, журавлиные фигуры высоковольтных опор, новая железная дорога. Все изменилось, все меняется, все будет меняться.

— Поживем, то ли еще увидим, Дмитрий Гаврилыч! — смеется Сергей.

— Если не помешают, — отвечает Елкин.

Да, если не помешают... Сергею припомнились харбинские встречи: генерал с бакенбардами во всю щеку, так поспешно покинувший балкон; Николка Шмарин, убивший китайского мальчика. Он, Николка, что-то говорил на допросе об Америке, собирался туда бежать. Не удалось, расстреляли. А другим удалось. Сколько человеческого отребья скопилось там, за рубежами. Ляскают зубами, выжидают. Какое поколение советских людей увидит конец хозяйничания собственников на планете? Его ли, Сергея Дунаева, одногодки, или ровесники Марфуши?

— Граждане туристы, — кричит с берега реки им Марфуша, — не пора ли домой? Завтра много дел...

— Верно, завтра много дел, — отвечает Дмитрий Гаврилович. — Надо спешить.

Перейдя через новую железнодорожную насыпь, все трое поднимаются на пригорок.

— Вот здесь! — говорит Дмитрий Гаврилович.

Он снимает фуражку и прислоняется к невысокой чугунной решетке, поставленной недалеко от тракта. За решеткой — серый мраморный обелиск. На хромированной пластинке темнеет выгравированная надпись: «Здесь погиб в борьбе за Советскую власть красногвардеец Витя Дунаев». Сосны, на которой был казнен Витя, уже нет...

Недалеко от обелиска мощно гудят трансформаторы электростанций. Сюда сошлись высоковольтные магистрали. Они тянутся на восток, в Мисяж, который уже виден отсюда, на запад, к мартенам Златогорья, на юг, к драгам Ленинского прииска, на север, к станкостроительному заводу.

Пригорюнясь, задумавшись, оперлась на решетку Марфуша: так вот где погиб сын тети Ани, о котором она так много слышала. Ему было шестнадцать лет в то время. Ей тоже шестнадцать. Сумеет ли она умереть так бесстрашно, как умер Витя, если понадобится?

В скорбном молчании смотрят на обелиск двое мужчин. Слов не нужно, слова здесь лишние...

Ветер шевелит траурные ленты венков. В Мисяже вспыхивают первые вечерние огни.

— Завтра много дел, — повторяет Дмитрий Гаврилович. — Пойдемте!

Вечер спускается в Мисяжскую долину. На западе всеми цветами радуги переливается пышный костер заката. На востоке сумеречно, почти темно. И вдруг в надвигающемся мраке на одной из вершин Бирюзового хребта вспыхивает яркая красная звезда.

— На радиомачте зажглись огни, — отмечает Елкин.

Он рассказывает, как работали монтажники, поднимая и устанавливая на километровой вершине огромную мачту. Сварную конструкцию тащил на гору сцеп из двух тракторов.

А Сергею приходит на ум другое воспоминание, другая картина: шестьдесят конных троек, с помощью которых мисяжские старатели много лет тому назад доставляли на завод принадлежащий рижскому капиталисту паровой котел.

В потемневшем небе одна за другой появляются звезды. Становится ярче и звезда на горной вершине. Она резко отличается от настоящих звезд: красная. А может быть, еще и потому, что она — наша, человеческая...