Под волнами Иматры

Марье Егоровне все эти поцелуи и восторги сперва показались слишком приторными, а сама Амалия Карловна не особенно симпатичною особою, но стоило только вспомнить ей, что эти люди – друзья Алексея Николаевича, как сейчас же исчезло зарождавшееся, было, неприязненное чувство, и она не только подчинилась поцелуям и ласкам фрау Зальц, но даже сама стала охотно отвечать на них.

Амалия Карловна, между тем, болтала без умолку, и в этой болтовне каждое слово ее восхваляло Кудринского на все лады. Воробьевой даже показалось, что она это делает умышленно, и Марья Егоровна подумала, что восхвалениями Алексея Николаевича немка хочет доставить ей удовольствие. Тем не менее, эта болтовня начала утомлять ее.

Амалия Карловна сейчас же подметила это.

– Ах, как я заговорилась, – круто оборвала она свою болтовню. – Герман, ведь нам нужно работать. Наша дорогая, милая, прелестная гостья пока отдохнет, когда же мы кончим наше дело, поужинаем все вместе. Быть может, придет и Алексис.

Но Алексей Николаевич не явился и на следующее утро. Он как будто умышленно заставлял Марью Егоровну ждать и томиться, и вполне достигал своей цели.

Глава 25

Роковое утро

Кудринский явился очень взволнованный. Таким его Марья Егоровна видела впервые. Она даже не на шутку испугалась, когда он заговорил с нею и его голос то дрожал, то срывался.

– На завтра тебя вызывают к следователю, – объявил он.

– Меня? Зачем я понадобилась?

– Все о смерти твоего отца… Ну что, кажется, им нужно? Умер человек скоропостижно, это так ясно… Не ты же убила его в самом деле…

– Что ты, что ты! – с ужасом воскликнула Марья Егоровна.

– Как „что ты“. Ведь с твоим отцом в купе, когда он умер, была только ты одна… Более никого ведь с вами не было?

– Нет, – растерянно проговорила Марья Егоровна, – никто даже не входил к нам…

– Вот видишь… Эти господа, у которых все основано только на букве, придумают что угодно.

Он был даже груб и сам не замечал этой своей грубости, совершенно противоположной той обычной нежности, к которой успела привыкнуть Марья Егоровна.

– Мы завтра поедем к следователю вместе, – с резкостью крикнул Кудринский, – слышишь, ты непременно должна сказать, что никаких поводов подозревать что-либо, кроме скоропостижной смерти, не имеешь, что никого во время пути с вами не было.

– Погоди, Алеша, – перебила Кудринского Марья Егоровна, – вспомни, что ты сам не раз говорил мне.

– Что еще?

– Ты говорил, что есть уже подозрения, что отец мой стал жертвой.

– Глупости! – резко оборвал ее Алексей Николаевич. – Кому нужна была смерть твоего отца? Нищих не убивают, а ты знаешь, что отец твой в день своей смерти был нищим.

Марья Егоровна вздрогнула, слова Кудринского показались ей оскорбительными.

– Я знаю, что я нищая, – резко сказала она, – но зачем же мне с подчеркиванием напоминать об этом?

Кудринский спохватился. Он понял, что его резкость была слишком заметна после недавней еще, доходившей чуть не до приторности, нежности.

– Прости, милая! – проговорил он. – Я забылся… Не сердись… Если бы ты только знала, что делается у меня на душе… Не сердись! Пойми, что все эти решительно ни к чему не ведущие допросы только отдаляют наше счастье… А как они действуют на и без того издерганные нервы – и говорить нечего.

Он нежно поцеловал ее.

– Нет, Алеша, я не сержусь и сердиться не могу на тебя, – с тихим вздохом ответила Марья Егоровна, – но все-таки я еще не привыкла к мысли, что нищая, и мне тяжелы твои напоминания.

– Прости, прости! Мне самому больно за свою выходку… Так скажешь ты завтра следователю, как я тебе говорю?

– Да, я скажу все, как ты хочешь.

Марья Егоровна выговорила это твердо, но ее неудовольствие еще не прошло, и она несколько холодно простилась с Алексеем Николаевичем.

Следователь Козловский встретил Марью Егоровну со всей любезностью, на которую только был способен, извинялся за беспокойство, уверял, что одна только обязанность вынудила его вызвать ее в присутствие, а не самому явиться к ней. В конце концов, он попросил позволения на минутку оставить Марью Егоровну и поспешно вышел в соседнее с кабинетом помещение.

Но одна Марья Егоровна не осталась. Едва только скрылся Козловский, перед нею явился Мефодий Кириллович, Марья Егоровна сперва не поняла даже, откуда он взялся, а Кобылкин заговорил, не давая ей времени прийти в себя.

– Слава богу, увиделись мы все-таки! – воскликнул он. – А то, милая барышня, вы словно под затвор попали. Я-то к вам уже сколько раз прибегал, да меня все не пускали. Скучно под затвором, поди?

– Я, кажется, имею право вести жизнь, как мне желательно! – отвечала старику Воробьева.

– Конечно, конечно! Слышал я, замуж выходите?

– Опять-таки мне кажется, что это касается только меня одной.

– И в этом вы правы! Однако, какая же вы строгая молодая особа! Никак к вам не подступиться… Ай-ай-ай! А я-то думал, что мы с вами друзьями стали. Вот тебе и друзья!… За Алексея Николаевича Кудринского изволите замуж выходить?…

– Да…