Под заветной печатью...

Филарет смутно, неопределенно, но все же чувствует опасность и собирается прибрать к рукам непокорных вольнодумцев. Сначала он принялся за Пушкина, стал вмешиваться в мелочи; так, в VII главе «Евгения Онегина» духовному пастырю не понравилась строчка «И стая галок на крестах»: он усмотрел здесь оскорбление церкви.

В трудные минуты жизни Пушкин написал прекрасные стихи:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

Филарет справедливо усмотрел в этом стихотворении отсутствие бога — ведь все благочестивые россияне должны понять, что жизнь — «дар божественный», а не «напрасный, случайный»! Поэтому митрополит взялся отвечать поэту стихами — складными, но посредственными (правда, без подписи), которые начинались словами «Не напрасно, не случайно…».

Москва и Петербург следят за этим удивительным поединком, и Герцен запишет, что «Пушкин был задран стихотворением его преосвященства».

Как быть? Отвечать Филарету опасно, но промолчать нельзя — и Пушкин находит выход: он пишет «в ответ на ответ» стихи, столь прославляющие Филарета, что это для читающей публики могло показаться насмешкою:

В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной
Мне руки простираешь ты,
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт.

Меж тем его преосвященство наступает не на одного Пушкина: учитель закона божьего и духовник наследника протоиерей Павский был, понятно, человеком верующим, но имел несчастие несколько раз поспорить с Московским митрополитом, к тому же Филарет ревнует к тем лицам из своего же сословия, кто может повлиять на царя и царское семейство…. И вот Пушкин заносит в свой дневник острую запись, где, кроме Филарета, достается и другому митрополиту — Серафиму, Санкпетербургскому и Новгородскому, а также президенту Российской Академии наук, благочестивому адмиралу Шишкову (известному своими изысканиями по истории языка и грамматики):

«Филарет сделал донос на Павского, будто бы он лютеранин, — Павский отставлен от великого князя. Митрополит и синод подтвердили мнение Филарета. Государь сказал, что в делах духовных он не судия; но ласково простился с Павским. Жаль умного, ученого и доброго священника! Павского не любят. Шишков, который набил Академию попами, никак не хотел принять Павского в число членов за то, что он, зная еврейский язык, доказал какую-то нелепость в корнях президента. Митрополит на место Павского предлагал попа Кочетова, плута и сплетника. Государь не захотел и выбрал другого человека, говорят, очень порядочного. Этот приезжал к митрополиту, а старый лукавец сказал: „Я вас рекомендовал государю“. Кого же здесь обманывают?»

Филаретовы залпы все ближе к Герцену и его друзьям. Однажды «святитель» вызывает к себе профессоров богословия и велит им опровергнуть Гегеля, на что один из приглашенных отвечает, что с Гегелем «не совладать».

И уже Герцена по-дружески предостерегают, что Филарет заметил в его работах материализм. В ту пору мыслящая Россия зачитывается статьями молодого «Искандера»: «Письмами об изучении природы», «О дилетантизме в науке», где толкуется о мире, его развитии и законах без всякого упоминания бога, с учетом главных достижений мировой науки. Именно эти статьи Герцена имел в виду В. И. Ленин, когда в 1912 году написал, что «в крепостной России 40-х годов XIX столетия он сумел подняться на такую высоту, что стал в уровень с величайшими мыслителями своего времени».