Под землёй и над ней

Утром как всегда было. Андрей и Костя по-быстрому смотались в Крысиный Лаз, там самые лучшие крысы живут – большие, мясистые. Принесли с полдюжины, и Ленка с Динкой принялись варить суп. Остальные кто чем занялись: кто уборкой, кто работой. У Машки как раз волосы на нужную длину отросли, Палыч их срезал и отдал Витьке тетивы для луков плести. Витька лучше всех плетет, хорошие тетивы получаются, упругие. Особенно из Динкиных волос, но из Машкиных – тоже.

Потом мы позавтракали, и Палыч велел девчонкам уйти. Мы вчетвером убрались в Смрадный Туннель, и я рассказала, как ночью было, и как Карантины валились с простреленными башками. Потом мы еще немного поболтали, и Ленка сказала, что Костя на нее странно смотрит. Я спросила, как это странно, и Ленка вдруг покраснела, а я вспомнила, как смотрел на меня в Норе Витька, и покраснела сама. Потом Машка пожаловалась, что на нее никто странно не смотрит, а Динка рассмеялась и сказала, что мы – дуры, потому что в таких вещах ничего не понимаем. Я на нее разозлилась и велела рассказать, что мы не понимаем, раз она такая умная. А Динка все смеялась и говорила, что мы все равно не поймем, потому что у нас кровь не течет. А Ленка вдруг потупилась, и я вспомнила, как она недавно ночью вскочила и побежала из Схрона наружу, а я испугалась и бросилась за ней, но Ленка велела мне отстать от нее и наврала, что порезалась. Тут как раз посыпались из Штольни наши мальчики, и все какие-то никакие, будто каждый кость крысиную проглотил. А потом Ринат сказал, что Палыч нас ждет, и мы одна за другой полезли наверх.

Палыч нам и раньше много чего рассказывал, только мы не все понимали. Если не понимали, то он говорил: мол, не страшно, поймете, когда вырастете. А сегодня рассадил нас вокруг, помолчал немного, губами пожевал и сказал:

– Такое дело, что вы уже взрослые, девочки. И должны знать некоторые вещи, о которых я до сих пор вам не говорил. Я сначала хотел Николаевну попросить, но ей не до того, со своими хлопот не оберешься. Да и кому об этом с вами говорить, как не отцу.

– Палыч, родненький, – Ленка встряла, – ты говори, пожалуйста, мы поймем. Света уже сказала нам, что ты о каких-то серьезных вещах рассказывать будешь.

Вот тогда Палыч нам и выдал. Даже Динка всезнающая, как услышала, так рот распахнула и захлопнуть забыла. Такое Палыч выдал, что уже второй день пошел, а я только об этом и думаю. И остальные девчонки тоже, и ничего придумать не можем. Даже Динка. Потому что все сказанное мы понимаем, и как все произойдет, Палыч тоже объяснил. Но вот как начнется, никто понять не может, и как подступиться к этому делу – тоже.

В общем, он сказал, что мы стали взрослыми и теперь не сдохнем. Но не потому, что Карантины оставят нас в покое. А потому, что у каждой из нас от наших мальчиков скоро могут быть дети. И что если даже мы сдохнем, и если он тоже сдохнет, то дети наши будут жить вместо нас.

Санчита

Утром в субботу ко мне в комнату явилась старая Женевьева, ни слова не говоря, уселась на стул у моей койки и так же молча уставилась на меня.

С минуту мы играли в молчанку, а потом я не выдержала и устроила истерику. Я кричала на нее, орала во весь голос, нимало не заботясь тем, что нас прекрасно слышно из других комнат. Я богохульствовала, я проклинала, я призывала Святую Мадонну в свидетели тому, что то, что должно произойти через четыре дня, бесчеловечно, и что тысячи мальчиков погонят на убой, и что…

Она размахнулась и влепила мне пощечину так, что меня отбросило к стене, и я ударилась об нее головой. В следующий момент Женевьева подалась вперед, схватила меня за ворот ночной рубашки, оторвала от кровати и притянула к себе. Я и представить до этого не могла, сколько силы сохранилось в ее высохшем старческом теле.

– Ночью ты можешь делать что хочешь, испанка, – процедила она мне в лицо. – Но днем ты будешь работать. Ты поняла меня, шлюха?

– Ты сама шлюха! – закричала я. – Старая французская бл-дь. Иди, настучи полковнику, puta, пусть меня отдадут под трибунал.

Тогда она с силой ударила меня кулаком в лицо.

– Ты будешь работать, – сказала она снова, и в глазах ее я увидела такое, что крик застрял у меня в глотке. – Работать, сучка, а не трахаться с русским ублюдком.

– Он не ублюдок, – прошептала я и разревелась, – он… Я… я люблю его.

Женевьева внезапно смолкла и закрыла глаза. Посидела так секунд десять, потом резко поднялась и направилась к двери.

Я кинулась в ванную. Щека у меня уже начала распухать и выглядела ужасно. С грехом пополам мне удалось привести себя в порядок, я наскоро оделась и бросилась в госпиталь.

Там, в холле, меня встретил дежурный врач и вручил мне увольнительную по особым обстоятельствам сроком на три дня, подписанную старшей медичкой Женевьевой Эрбле…

Пресвятая Дева Мария, как мы любили друг друга эти три дня. Мы уходили в лес и любили друг друга с утра до вечера. Он был неутомим, и я отвечала так, что едва потом дотягивала ноги до дома. В среду утром он сделал мне предложение.

– Если меня не грохнут, – сказал он. – А если грохнут, то я…