Под знаком черного лебедя

Боль помогает сосредоточиться.

– Может быть, это галитоз. Если так, то, наверно, в аптеке можно спросить, что от него помогает.

– Да я тебе голову проломлю, ты, пидор кастрированный!

– Конечно. Особенно впятером.

– Я один, бля!

– Не сомневаюсь. Не забудь, я видел, как ты дрался с Грантом Бёрчем.

Школьный автобус еще стоял у «Черного лебедя». Норман Бейтс иногда передает Айзеку Паю сверток и получает в обмен коричневый конверт. Впрочем, я не ожидал никакой помощи.

– Этому калеке!.. Глисту сальному!.. – С каждым словом Росс Уилкокс тыкал меня пальцем в грудь. – Надо сделать жопорез!

«Жопорез» – это когда несколько человек сильно тянут твои трусы вверх, стараясь оторвать тебя от земли. Трусы при этом с силой врезаются между ягодицами, а член и яйца превращаются в лепешку.

И мне сделали жопорез.

Но это забавно лишь тогда, когда жертва визжит и барахтается. Я оперся на голову Энта Литтла и вроде как ездил на нем все время, пока меня тянули. Жопорез – это унизительно, но не очень больно. Мои мучители притворялись, что им страшно весело, но на самом деле это тяжелая, неблагодарная работа. Уилкокс и Нэшенд принялись дергать вверх, словно подкидывая меня на трамплине. Но трусы только жгли мне промежность, вместо того чтобы разрезать надвое. Наконец меня уронили на мокрую траву.

– Это только начало, – пообещал Росс Уилкокс.

– Глииииист! – пропел Гэри Дрейк из тумана со стороны «Черного лебедя». – Где твоя сумка?

– Ага. – Уэйн Нэшенд пнул меня под зад, пока я вставал. – Иди-ка поищи ее.

Я кое-как похромал за Гэри Дрейком. У меня болел копчик.

Водитель школьного автобуса завел мотор. Заскрежетали шестеренки передачи.

Садистски ухмыляясь, Гэри Дрейк раскачивал на ремне мою сумку «Адидас».

Я понял, что сейчас будет, и побежал.

Моя сумка «Адидас» описала идеальную дугу и приземлилась на крышу автобуса.

Автобус дернулся и поехал в сторону перекрестка, где лавка мистера Ридда.

Я изменил курс и ринулся через мокрую высокую траву, молясь, чтобы сумка соскользнула с крыши.

Смех затараторил мне в спину, словно пулеметы затрещали.

Мне выпало удачи на полпенса. По дороге ехал медленный хлебоуборочный комбайн, и из-за этого образовалась пробка до самого Мальверн-Уэллса. Я умудрился догнать автобус, пока он стоял на светофоре у лавки мистера Ридда.

– Ты что, сдурел? Во что это ты играешь? – рявкнул Норман Бейтс, когда дверь открылась.

– Они, – я ловил ртом воздух, – бросили мою сумку на крышу!

Все, кто еще был в автобусе, просветлели, ожидая потехи.

– Какую крышу?

– Вашего автобуса.

Норман Бейтс посмотрел на меня так, словно я нагадил ему на хлеб. Но все же спрыгнул на землю, чуть не сбив меня с ног, прошествовал в конец автобуса, залез по лестнице наверх, схватил мою сумку «Адидас», швырнул ее в меня и слез обратно на дорогу.

– Твои приятели – гондоны, солнышко.

– Они мне не приятели.

– Тогда чего ты им позволяешь себя шпынять?

– Я не «позволяю». Их пять человек. Десять. Больше.

Норман Бейтс хрюкнул.

– Но только один Король-Говняшка. Верно ведь?

– Один или два.

– Хватит и одного. Что тебе нужно, это вот такой красавчик.

Смертельный нож-бабочка вдруг развернулся у меня перед глазами.

– Подберешься сзади к Королю-Говняшке, – голос Нормана Бейтса стал почти нежным, – и перережешь… ему… сухожилия. Раз-раз, пощекочи его. Если он и после этого будет борзеть, проколи ему шины инвалидной коляски.

Нож растворился в воздухе.

– Продается в магазине излишков военного имущества. Это лучшая десятка, которую ты потратишь в своей жизни.

– Но… если я перережу сухожилия Уилкоксу, меня отправят в колонию!

– Проснись и пой, солнышко! Вся жизнь – долбаная колония!

Точильщик ножей

Осень заражена грибком, ягоды гниют, листья ржавеют, галочки птиц дальнего следования испещрили небо, вечера дымны, ночи холодны. Осень почти умерла. А я даже не знал, что она болела.

– Я дома! – кричу я каждый день, придя из школы: вдруг мама или папа вернулся раньше времени из Челтнема, Оксфорда или откуда там еще.

Но никто никогда не отвечает.

Без Джулии дом в тыщу раз пустее. Они с мамой уехали на машине в Эдинбург две недели назад, в выходные. (Джулия сдала на права. С первого раза, конечно же.) Вторую половину лета она провела с семьей Эвана в Норфолк-Броде, так что, казалось бы, у меня было время привыкнуть к ее отсутствию. Но дом заполняет не только сам человек, а его «пока, я пошел», его зубная щетка, пальто и шляпы, которые он «носит, но не прямо сейчас», ощущение здешнести и принадлежности. Я сам не верю, что так скучаю по сестре. Мама и Джулия уехали чуть свет, потому что до Эдинбурга на машине целый день. Мы с папой махали вслед. Мамин «датсун» выехал на Кингфишер-Медоуз и вдруг остановился. Джулия выскочила, открыла багажник, порылась в коробке с пластинками и помчалась обратно к дому. Она сунула мне в руки «Abbey Road»:

– Побереги ее для меня, Джейс. Если я буду ее таскать по общежитиям, она только исцарапается.

И обняла меня.

Я все еще ощущаю запах ее лака для волос, хотя машина давно скрылась из виду.