Под знаком «Если»

Ну, так и произошло. Через несколько мгновений я был в состоянии полностью сосредоточиться на показаниях эттитьюдинизатора. Явления, которые он воспроизводил, были странными. Я вряд ли понимаю, как описать ощущения, которые получаешь, смотря на мир через фильтр чужого ума. Это почти невозможно сделать, как в конечном итоге невозможно описать любое другое ощущение.

То, что я увидел, было калейдоскопическим множеством цветов и форм, но удивительным, поразительным, немыслимым было то, что я не мог узнать ни одного цвета! Глаза Мандерпутца или, возможно, его мозг интерпретировали цвета совершенно иначе, другим, чуждым для моих глаз и мозга способом, и спектр в итоге становился настолько странным, что ни один оттенок невозможно было описать словами. Сказать так, как я сказал профессору, что его красный цвет выглядел для меня как оттенок, лежащий между фиолетовым и зеленым, значит не сказать ничего. Единственный способ, с помощью которого третье лицо смогло бы что-то понять, заключался в том, чтобы это третье лицо с помощью эттитьюдинизатора изучило мое восприятие мира Мандерпутца. Таким образом, оно смогло бы составить свое представление о том, каким мне видится красный цвет Мандерпутца.

А формы! Мне потребовалось несколько минут, чтобы определить, что странный, угловатый, искаженный предмет в центре комнаты является простым лабораторным столом.

Но, конечно, наиболее странной его точка зрения выглядела не по отношению к предметам материального мира, а в его отношении к людям. Большинство его мыслей в тот первый раз было для меня недоступно, поскольку я еще не научился интерпретировать символы, которыми он мыслил. Но я понял, как он воспринимает людей. Существовал, например, Картер, работающий в большой лаборатории. Я сразу увидел, каким медлительным, неумным трудягой казался он Мандерпутцу. И там была мисс Фиц, мне она, признаться, всегда казалась непривлекательной, но по сравнению с отношением к ней профессора она для меня была сущей Венерой! Вряд ли она казалась ему человеческим существом. Я уверен, что он никогда не думал о ней как о женщине, но лишь как о части удобного, но несущественного лабораторного оборудования.

В этот момент я увидел себя глазами Ван Мандерпутца. Ой! Может быть, я не гений, но я твердо уверен, что не являюсь смеющейся обезьяной, каким выглядел в его глазах. И, возможно, я не самый красивый мужчина в мире, но если бы я знал, что выгляжу таким образом, то… И потом в качестве кульминации я почувствовал, что думает Ван Мандерпутц о самом себе!

– Хватит! – закричал я. – Я не останусь тут просто для того, чтобы меня оскорбляли. Это слишком!

Я сорвал с головы эттитьюдинизатор и бросил его на стол, неожиданно почувствовав себя глупо при взгляде на усмешку профессора.

– Действуя в таком духе, вряд ли можно достичь великих достижений в науке, Дик, – добродушно заметил он. – Готовы ли вы описать характер этих оскорблений и, если возможно, охарактеризовать также работу эттитьюдинизатора? В конце концов это то, зачем вы должны были вести наблюдение.

Я покраснел, поворчал немного и выполнил все, что он хотел. Ван Мандерпутц прослушал с большим интересом мое описание различия наших физических миров, особенно разницу представлений о форме и цвете.

– Какое поле деятельности для художника! – воскликнул он наконец. – К сожалению, это поле должно навсегда остаться невспаханным, поскольку, даже если художник воспримет тысячи точек зрения и узнает бесчисленное количество новых цветов, его краски по-прежнему будут воспроизводить для зрителей те же старые цвета. – Он задумчиво вздохнул, а затем продолжил: – Однако устройство, по-видимому, вполне безопасно. Поэтому я ненадолго воспользуюсь им, привлекая к исследованию спокойный ум ученого, которого не будут беспокоить те мелочи, которые, кажется, так беспокоят вас.

Он надел эттитьюдинизатор, и я должен признаться, что начальный шок профессор выдержал несколько лучше, чем я. После удивленного «Уф!» он благодушно погрузился в анализ моей точки зрения, пока я сидел, несколько смущенный, под его спокойным взглядом. Правда, спокойным он оставался около трех минут.

Вдруг профессор вскочил на ноги, сорвал прибор с лица, которое вместо нормального румянца приобрело багровый цвет гнева и раздражения.

– Пошел вон! – заорал он. – Так вот как выглядит Ван Мандерпутц в ваших глазах! Дебил! Идиот! Имбецил! Пошел вон!

Спустя неделю или десять дней, проходя мимо университета, я заинтересовался, простил ли меня профессор или еще нет. В окне его лаборатории, находившейся в корпусе физики, горел свет, поэтому я зашел, пробрался мимо стола, где трудился Картер, и обогнул угол, в котором мисс Фиц со скучной чопорностью занималось своей бесконечной перепиской лекций.

Ван Мандерпутц встретил меня достаточно радушно, правда, в его поведении чувствовалась некоторая подавленность.

– Ах Дик, я рад вас видеть, – начал он. – Со времени нашей последней встречи я многое узнал о глупости мира, и мне теперь кажется, что вы на самом деле являетесь одним из наиболее светлых умов современности.