Под знаком кометы

– Лояльных России католиков, способных претендовать на какую-либо корону, вполне возможно приискать в Польше, – ответил Одинцов, – чай, не бином ньютона. Многие поляки из знатнейших семей служат вам верой и правдой. Но не это должно быть сейчас предметом нашей заботы. Скажите, что мы будем делать, если дети Франца Фердинанда и мадам Софии пропадут безвестно, не обнаружившись ни среди живых, ни среди мертвых. Принц Монтенуово – это тот еще пакостник, готовый мстить своему старому врагу даже за гранью жизни и смерти. То, что императорскую чету похоронили без подобающих ритуалов – это полбеды; беда, с точки зрения престолонаследия, может случиться, если сейчас детей Франца Фердинанда ошибочно посчитают мертвыми, а лет через десять или пятнадцать они объявятся – живы-здоровы, воспитаны в крестьянской семье. Или это будут не настоящие Гогенберги, а подходящие по возрасту самозванцы, предназначенные для того, чтобы устроить смуту внутри сферы нашего влияния.

– Да, Павел Павлович, это вполне может быть, – согласилась Ольга. – Хорваты у себя как хотят, дядюшка Вилли с Богемией тоже пусть поступает по своему усмотрению, а с Венгрией дела нужно вести тщательней. И если у нас не будет стопроцентной уверенности в судьбе потомков Франца Фердинанда, в ожидании прояснения вопроса потребуется учредить Длинное Регентство, при котором королевский трон будет вакантен, а обязанности монарха станет исполнять назначенный нами человек.

15 января 1908 года, 12:10. Париж, Набережная д’Орсэ.

По набережной рядом с серо-стальными водами Сены, в которых отражаются низкие лохматые облака, вдоль ограды здания Министерства Иностранных Дел и Бурбонского дворца, где размещается Национальное Собрание, движется бесконечный поток людей – такой же серый, как и зимнее небо над их головами. А в воздухе над этой толпой реют алые транспаранты, и начертаны на них не слова «СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО», а «ХЛЕБА, ХЛЕБА И ЕЩЕ РАЗ ХЛЕБА!» и «ТРЕБУЕМ ТВЕРДОГО МАКСИМУМА ЦЕН!». Когда народ проходит мимо Национального Собрания, тысячи глоток изрыгают проклятия в адрес господ депутатов, в то время как те сидят смирно, как мыши под веником. Для полного колорита, помимо транспарантов и алых знамен, над толпой не хватает колышущейся щетины ружейных стволов, пик, или хотя бы крестьянских вил. Возле Бурбонского дворца толпы круто сворачивают налево и по мосту Согласия движутся в сторону Елисейских полей. Там в одноименном дворце, временно оставшемся без хозяина, заседает правительство, там находятся люди, что могут решить их вопросы.

Нынешние протесты намного жестче и непримиримее, чем то, что творилось в Париже в конце сентября, когда взбрыкнувшее «общество» высказалось против выдачи на международное судилище месье Клемансо. И правильно: тогда по улицам маршировал так называемый «средний класс», зажравшийся и самодовольный, а сегодня идут работяги с парижских заводов, железнодорожники и работники городских служб. Хлеб во Франции еще есть, и его немало, ибо полностью запасы в элеваторах закончатся только к концу весны, но «невидимая рука рынка» вздернула цены на съестное на такую недосягаемую высоту, что люди победнее уже вынуждены выбирать, поесть самим или накормить своих детей.

И, кстати, разные иностранцы, даже такие упрямые, как господин Мережковский, давно покинули Ля Белле Франсе, перебравшись в места, гораздо более удобные для жизни. В Германии, милитаризированной, да еще и поменявшей свои политические предпочтения, таким людям неуютно, в Британии на них смотрят с высокомерием, как на унтерменшей. Поэтому они едут поездом через бельгийскую границу (где пропускают всех, кроме обладателей французских паспортов) до Гента, там садятся на пароходы и отправляются в путешествие через океан в самую демократичнейшую страну в мире, славный город Нью-Йорк. Там эти пена эмигрантского сообщества и оседает в ожидании момента, когда злокозненная власть императрицы Ольги рухнет, и им можно будет с гордо поднятой головой вернуться в Россию. Другие – те, что попроще или поумнее (вроде Бальмонта) – вернулись по домам сразу, как только начались неустройства, только их головы при этом были стыдливо опущены. Они больше не призывали Русь восстать против ужасной тирании, а, наоборот, стремились скорее смешаться с толпой и сделаться по возможности незаметными. Вроде бы никто и никуда не уезжал.