Под знаком Рыб (сборник)

Он загадал: если это тень дерева, значит, наша любовь сильна, она сохранилась и еще продолжится. Если же это тень путника, значит, и любовь наша прошла, как тень. Он застыл в ожидании. Пусть бы этот миг меж надеждой и отчаянием длился вечно. Его вдруг охватил покой – тот бесконечный покой, что между мгновением, когда ребенок упал, и мгновением, когда он заплакал.

В эту минуту тень дрогнула и стала приближаться. Он перевел дыхание и сказал: «Что ж, значит, это путник».

Мужчина или женщина?

Женщина.

Он глубоко втянул воздух и подумал: «Слава Богу, что это не Яэль. Будь это Яэль, я бы счел это дурным предзнаменованием».

Мимо него прошла Яэль.

Она не посмотрела на него.

Хемдат спустился с холма.

Целая буханка

1

Весь тот субботний день я не ел ни крошки. Верно говорит Талмуд: «Кто позаботится в канун субботы, у того будет в субботу, кто не позаботится в канун субботы, у того не будет в субботу». Я не позаботился в канун субботы, и в субботу у меня не оказалось еды. В ту пору я был одинок. Жена с детьми уехали за границу, я остался в доме за хозяина, и забота о моем пропитании легла на меня самого. Если я не приготавливал себе что-нибудь поесть или лень было тащиться в гостиницу, в кафе или в столовку, мне приходилось запирать свои кишки на замок. Вот и в тот день я надумал было сходить поесть в одну гостиницу, но солнце палило, как в пекле, и я решил, что лучше потерпеть голод, чем выходить на улицу в такой лютый хамсин.

По правде говоря, и квартира не так уж защищала меня от жары. Пол пылал пламенем, потолок дышал духотой, стены стонали от зноя, и все предметы в комнате изливали на меня тепло, словно бы один огонь набирал силу от другого, жар комнаты – от жара тела, жар тела – от жара комнаты. И все-таки, когда человек у себя дома, он, если хочет – обливается, если хочет – раздевается, и одежда не висит на нем гирей.

Когда день уже начал клониться к вечеру и жара явно пошла на спад, я встал, помылся, оделся и вышел, чтобы где-нибудь поесть. Я уже заранее радовался тому, что сейчас усядусь за стол, покрытый чистой скатертью, и официанты с официантками будут обслуживать меня, и я буду наконец есть пищу, приготовленную другими, а не трудиться сам над ее приготовлением, потому что душа моя уже отказывалась принимать ту жалкую еду, которую я готовил себе дома.

Дневная жара совсем сошла на нет, и легкий ветерок веял снаружи. Улицы постепенно заполнялись людьми. От рынка Махане-Иегуда и до самых Яффских ворот Старого города или почти до них сплошным потоком шли старики и старухи, молодые парни и девушки, и среди множества лысых и волосатых голов колыхались штраймлы, шапки, шляпы, тюрбаны и фески. С каждой минутой в этот поток вливались все новые и новые люди из прилегающих улиц. Весь день они томились в своих домах, куда их загнало солнце, а как только солнечная мощь истощилась и день отошел, заторопились выйти, вдохнуть немного от того чудного воздуха меж заходом и восходом, который Иерусалим заимствует из райского горнего сада. Потянулся за всеми и я и какое-то время шел за ними следом, пока не свернул в безлюдный проулок.

2

Иду я по проулку, иду и вдруг вижу, что какой-то старик стучит в окно изнутри. Я присмотрелся и увидел за стеклом доктора Неемана. Я с радостью бросился к нему. Доктор Нееман – человек очень умный, и его слова мне всегда интересны, недаром, видно, его зовут Иекутиелем – говорят, это было одно из имен Моисея. Я бросился к окну, но как только подошел, лицо доктора Неемана исчезло. Я стал всматриваться в глубину комнаты, но тут он сам вышел из дома, подошел и поздоровался со мной. Я ответил ему приветствием, предвкушая, что сейчас снова услышу его мудрые речи. Но он спросил только, как мои дети и жена.

Я вздохнул и сказал:

– Ваш вопрос напомнил мне о самом неприятном. Они все еще за границей и хотят вернуться в Страну.

Он спросил:

– Если хотят, почему же не возвращаются?

Я снова вздохнул и сказал:

– Да вот, затянулась отлучка.

Он сказал:

– Эта ваша отлучка от лукавого. – И начал объяснять мне: – Отлучка эта – от вашей лености, из-за которой вы не отдаетесь всей душой тому, чтобы ускорить их прибытие, вот и маются ваши жена и дети на чужбине без отца и мужа, а вы сами маетесь здесь без жены и детей.

Я молча понурился, а потом поднял голову и посмотрел на него снова, не скажет ли он мне что-нибудь в утешение. Но увидел, что его губы чуть приоткрыты, словно на них застыл недосказанный упрек, а величавая, тронутая сединой борода так и ходит, сминаясь, волнами, точно Великое море во гневе своем. Я пожалел, что вызвал его недовольство, вынудив заниматься такими мелочами, и, сообразив это, тотчас перевел разговор на его книгу.

3