Под знаменем Сокола (СИ)

Вот и нынче княжьи хоромы аж задрожали от бурных криков восторга. Взглянуть бы хоть одним глазком. Небось, и Войнега нынче там. Пляшет она не хуже княжны, а песен знает — за год столько не перепеть. Все надеется песнями да плясками Ратьшу Дедославского прельстить. Глупая! Ратьше разве это нужно? И последнюю уродину взял бы в жены Мстиславич, кабы та принесла ему в приданое княжую шапку. Эх, беда, беда!

Ну вот, теперь самое время в оба глядеть. Закончив пляс, дабы не искушать разгоряченных мужей, княжна, простившись с подружками, удалялась обычно к себе. Так и есть: в окошке светелки затеплился огонек. Если Неждан затаился где-нибудь неподалеку, лучшего случая проникнуть к ней в горницу не найти. Войнег отыскал укромное местечко в тени частокола и слился со стеной. Прошедший суровую школу войны и охоты, он мог в таком положении пребывать бесконечно, и мороз ему не был помехой.

Ближе к полуночи огни в хоромах потускнели и один за другим начали гаснуть: утомленные гости собирались на покой. Зато в окошке Всеславы по-прежнему плясал золотой светлячок лучины. Стало быть, не обмануло старого Войнега чутье, ждет княжна милого, небось, заранее голубки обо всем сворковались. Вот закроются за последними гостями ворота, улягутся спать бояре, решившие воспользоваться княжеским гостеприимством, и засвистит в зимней ночи неурочный соловей. Впрочем, такому соловью, что лето, что зима, лишь бы любушку повидать. И как он, бродяга, целых полгода терпел? Видно, дел ратных хватало, куда уж тут об утехах любовных думать. А нынче в лесу холодно и скучно, так и тянет погреться телом и душой.

Время давно перевалило за полночь. Молодой месяц, товарищ сотника по бдению, утомился стоять в карауле и пристроился отдохнуть на верхушке сосны. Зимняя бесконечная ночь черным мороком гуляла по лесу, пугала звуками и тенями, дурманила дремотными наважденьями, наводила уныние и тоску. Мороз отяготил Войнегову бороду пригоршнями инея, украшая непрошеной сединой. Огонек в светелке вспыхнул и погас.

«Неужто не придет», — с тревогой подумал сотник. Не случилось ли с ним чего? Ежели к руссам в руки попал, они ему мигом все перышки ощиплют, в горшке живьем сварят. Впрочем, нет. Киевский князь хоть и досадовал на проделки разбойника, но больше сетовал, что такой удалой хоробр служит не ему.

Другое дело Корьдненский Ждамир. «Шкуру спустить и на ремни нарезать!» — вот и весь его разговор. И ведь спустит! И Войнега больше не позовет. Как они с Мстиславичами, мстя за дорогую сестрицу, в последние недели за поиски рьяно взялись. Дозорных едва не на каждую тропку поставили. Пристанище Соловьиное разыскивая, аж две деревни лесных дотла спалили, в которых прежде разбойника видели, смердов бесталанных посеред зимы на мороз голыми, босыми выставили. Руссы себе такого ни разу не позволили. Впрочем, толку от этого вышло чуть. Смерды то ли и в самом деле ничего не ведали, то ли не хотели выдавать своего заступника Соловья, хотя за его голову бережливый до скупости Ждамир назначил дополнительную награду. Ох, Неждан, Неждан! Уж лучше тебе нынче и вправду не прийти!

Сотник тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. Нашел, о ком печалиться! О разбойнике беззаконном, виновнике всех его нынешних бед. Впрочем, если верить следам, а эта грамота вернее всех княжеских, пожалуй, Неждана, наоборот, еще и поблагодарить следует за то, что Всеслава нынче в горнице мирно спит, а не терпит обиду и бесчестие от лихих людей.

Что там еще за звук? Никак все-таки пожаловал? Да нет, всего-навсего петух проснулся на насесте. Скоро уж и скотина в хлеву замычит, призывая баб с подойниками. Ночь медленно, но неотвратимо идет на убыль, и теперь уж, карауль не карауль, ничего не выждать. Только кости зря старые морозил. Впрочем, чем так жить, уж лучше врасти в землю деревом сухим, стоять среди других бревен частокола, покой Корьдно оберегать. Всеславушку сторожить, кровиночку… княжескую…

Но что это? Вроде как в покоях девицы что-то зашевелилось. То ли ставня резная скрипнула, то ли дверь распахнулась. Точно, ставня. Окошко открыто, а из окна кто-то спускается, и известно, кто. Ах, плут! Ах, змей подколодный! Войнег тут, как дубина, караулит татя на морозе, а тать беззаконный средь бела дня пожаловал, в толпе гостей укрылся! Ну и дерзок, ну и хитер! Да ничего, на всякую хитрость свой простак найдется. Жалко, конечно, парня на Ждамиров суд отдавать, но себя все же жальче, а пуще себя Всеславу. Ведь погубит девку, злодей!

Войнег отлепился от стены и изготовился к прыжку. Лети, лети, Соловушка! От меня не улетишь! Но что это? На плечо легла чья-то тяжелая рука, и голос с русским выговором прошептал в самое ухо:

— Охолонь, Добрынич! Так и пташку недолго спугнуть!

На Войнега из темноты смотрели цепкие, слегка насмешливые, переливчатые глаза русского воеводы Хельги, которого славяне называли Лютобором, а печенеги и арабы кликали Барсом. Вот уж точно, барс так барс! Даром, что до сей поры прихрамывает. Подкрался так, что Войнег ничего и не почуял.