Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора

Пожили на казачьих хлебах два с половиной года… Поотъелись… А в Новороссийске о своих только шкурах думали, побросали казаков на произвол судьбы.

Одно слово — единонеделимцы.

В Евпатории установилось двоевластие. Существовала добровольческая гражданская власть и комендатура, но донцы плохо признавали их.

Бродячее, безземельное «Всевеликое Войско Донское», все еще игравшее в государственность, никак не хотело сознаться в том, что оно состоит на положении бедных родственников в гостях у богатых. За три года самостоятельного существования донское казачество усвоило сепаратистские стремления и не могло от них отрешиться даже теперь, в невольном плену у Доброволии.

Добровольцы здесь считали себя хозяевами и в руготне казачьих сорви-голов видели большую неучтивость. Она неприятно резала слух деникинским администраторам, чинам комендатуры, осважным [11]журналистам и всем тем обитателям города, которые исповедовали «единонеделимческий» символ веры. Ни для кого не составляло тайны, что эпитеты «Единая и Неделимая» Доброволия выставила на своем знамени в пику окраинам и казакам, которые будущее устройство своих областей, после изгнания большевиков, представляли не иначе, как в виде автономных единиц.

К величайшему ужасу евпаторийских ревнителей «Единой и Неделимой», с 24 марта начал издаваться официоз штаба Донской армии, газета «Донской Вестник», принявшая явно враждебный Добровольческой армии тон. Эсэровским языком она выражала в печати то, что трепали казачьи языки.

— «Гражданская война закончится не порабощением одной области другою, а мирным соглашательством всего русского народа. Он прогонит всех захватчиков власти как справа, так и слева», — писалось в первом номере. Далее развивалась мысль об искажении идеи борьбы с большевиками «примазавшимися к Добровольческой армии безответственными лицами».

В сущности, это была довольно старая волынка. Такие песни раздавались почти на каждом заседании донского круга или кубанской рады. Но в Крыму не привыкли к таким крамольным мыслям, тем более, когда их высказывали бесприютные гости.

Тон статей «Донского Вестника» с каждым номером становился все заносчивее и оскорбительнее. Газета очень зло высмеивала членов Особого Совещания (деникинского правительства в 1918–1919 гг.), доведших своей реакционной политикой южно русские армии до развала, а теперь удиравших в Константинополь с туго набитыми чемоданчиками.

— «Они обеспечили себе вольготное житье на европейских курортах, а разделываться за их грехи придется казачьим спинам».

Больше всего всполошился заведывающий евпаторийским «Пресс-Бюро», т. е. отделением Освага, Борис Ратимов, редактор местной газеты «Евпаторийский Курьер». Это был типичный осважник, т. е. журналист, агитатор и контр-разведчик в одном лице, всегда готовый служить тому,

Дает кто деньги и чины
И матерьялу на штаны,

как высмеивала его в стихотворном памфлете «Герой нашего времени» сугубо-черносотенная крымская газета Измайлова «Царь-Колокол» (1920 г. № 5).

До прихода в Крым белых он редактировал советскую газету. Теперь лез из кожи, чтобы выказать себя верноподданным Доброволии. По своей должности, столько же жандармской, сколько и писательской, он, разумеется, не мог равнодушно относиться к выходкам казачьей газеты. К тому же дела его «Курьера» в это время пошатнулись. Казакам его газета была не нужна, так как они привыкли удостаивать своего внимания только те органы печати, которые украшались вывеской «казачья газета», «казачий журнал» и т. д.

Оппозиционные элементы Евпатории, в том числе и рабочие, которым надоел пресмыкавшийся перед Деникиным «Курьер», с жадностью набросились на «Донской Вестник». Хотя рабочие круги далеко не разделяли основных идей этой газеты, но она нравилась своим беспощадно-критическим отношением к Деникину. Наконец и буржуазия интересовалась этой газетой. Как ни успокаивали крымские газеты тамошнее общество, как ни умаляли решающее значение новороссийской катастрофы, именуя ее «несколько беспорядочной эвакуацией армии», но все обыватели идиллически-спокойных уголков крымского побережья чувствовали, что стряслась непоправимая беда. Толпы оборванных донцов говорили далеко не о спешной эвакуации, а о полном разгроме. В «Донском Вестнике» любопытные могли почерпнуть кой-какие сведения о случившемся.

Тираж «Евпаторийского Курьера» пал. Доходы Ратимова быстро пошли на убыль.

Осважник решил сразу убить двух зайцев: уничтожить опасное направление и поднять тираж своей газеты. Набравшись смелости, он отправился в гостиницу «Дюльбер», где помещался штаб Донской армии, добрался до генерал-квартирмейстера Кислова и заявил ему о недопустимости взятого «Донским Вестником» тона.

Впрочем, — дипломатично добавил он, — все эти резкости я объясняю не чем иным, как просто неопытностью донских журналистов. Ничего нет проще устранить зло. Чем иметь свою дорого стоящую газету, донской штаб может дать мне некоторую субсидию, и я организую при своей газете особый казачий отдел.