Подаренный час

На улице никого, кроме ветра, который задувает мне под пальто, покрывая все тело гусиной кожей, и студит голые ноги. Собака не отстает. Я на ходу стираю с лица остатки макияжа.

Больница расположена недалеко, в нескольких кварталах, на краю городского парка. Я не удивляюсь, увидев там Амели, сидящую на скамейке в свете фонаря и дрожащую от холода. На голове у нее белая марлевая повязка, которая ей очень идет, она все еще в своем топике — ни пуловера, ни куртки. Сидит скрючившись, обхватив туловище обеими руками, покачивается взад-вперед и неотрывно смотрит на свои туфли. Она замечает меня, лишь когда я подхожу к ней вплотную.

— Привет, Еж, — говорит она. — Где ты пропадала?

Ветер развевает наши волосы в одном направлении. Я мерзну так же, как она, под пальто у меня ничего нет, и кажется, что мы с ней знакомы уже сто лет. Из подаренного часа не прошло и двадцати минут.

— Амели, что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.

Она склоняет голову набок, словно прислушиваясь.

— Ничего, — отвечает она удивленно. — Я ничего не делаю. Даже не жду.

В больнице освещены только окна нижнего этажа, в нескольких темных окнах брезжит зеленоватый дежурный свет. Ветер лязгает металлическими флагштоками. Группа деревьев на лугу кланяется на юго-восток, синхронно опуская и поднимая верхушки, вновь и вновь. Если конец света наступит сегодня ночью, он наверняка придет именно оттуда. Мои зубы стучат так, что я с трудом выговариваю слова.

— Если не секрет — все сорвалось? — спрашиваю я.

— Я никогда не думала, что есть что-то, против чего мы можем бороться, — отвечает Амели. — Но ГК говорит, что Вселенной нужен виновный. Искусство состоит в том, чтобы найти человека, который взял бы на себя вину. А кроме того, нельзя же вечно сидеть сложа руки.

— Похоже, он прав.

— По расчетам ГК, следующая — я. Или он сам.

Она смотрит на меня снизу вверх и кажется меньше, чем вечером, словно съежилась на холоде. Ее глаза стали плоскими — жетоны в проигрышной игре.

— Когда ты меня высадила, я пошла через товарную станцию. Как будто что-то искала и не находила. Меня подобрал какой-то таксист и отвез в больницу, хотя мне надо было на вокзал. Я вдруг оказалась здесь.

— Как по плану.

— Мы ничего не определяем! Даже тот момент, когда хотим выйти из игры. И потому продолжаем играть. Они перевязали мне голову, и вот я жду, когда привезут ГК. Это его голову они должны были замотать, а утром мы собирались выписать ему свидетельство о смерти. У тебя нет сигареты?

— Нет, — отвечаю я и нахожу пачку сигарет во внутреннем кармане.

Чтобы прикурить, я широко распахиваю пальто и отгораживаю нас обеих от ветра. Амели прикуривает сразу две сигареты, для себя и для меня, прямо перед моей голой грудью, так что я чувствую тепло от огня зажигалки.

— Какого черта ГК не настоял, чтобы его привезли сюда? — спрашивает она.

Наши сигареты курим не столько мы, сколько ветер — через три затяжки я могу выбрасывать свою.

— Это не так просто, — говорю я. — Когда он увидел твой скейтборд в моей машине, он, наверное, решил, что о дальнейшем мы договорились. Он не стал ничего спрашивать.

Она пытается улыбнуться, но ее посиневшие от холода губы не слушаются ее.

— Мы с тобой подхватим воспаление легких и умрем, — говорю я.

— Это у нас семейное. Еж!..

Следующий порыв ветра оказался таким сильным, что ей пришлось замолчать. У нас у обеих нет сил кричать против ветра.

— Меня не покидает ощущение, что ты все испортила! — кричит она.

Меня тоже не покидает это ощущение. Может, мне следовало рассказать ей, что я спала с ГК, несмотря на крик Пиано, несмотря на его — ГК — травму. Что я при этом думала о своем диване, потому что так было легче, о своем диване, на котором обычно услаждаю себя одна. Mожет, мне зачтется, что я хотела сделать ему приятное. Что я и представления не имела ни о чем. Я беру Амели за руку и пытаюсь поднять ее со скамейки.

— Пошли, — говорю я.

Она сопротивляется, вцепившись свободной рукой в спинку. Я упираюсь ногой в скамейку и изо всех сил тяну Амели на себя; справа на нас обрушивается порыв ветра, я, покачнувшись, чуть не падаю. Над нашими головами вдруг как будто что-то взрывается или как будто раздалась серия выстрелов. Затем короткая тишина — и громкое шуршание. Окоченевшие от холода пальцы Амели отрываются от скамейки, она невольно наваливается на меня, и мы делаем несколько неверных шагов в сторону, чтобы не потерять равновесие. На скамейку падает ветка толщиной с бревно, несколько раз подпрыгивает, медленно, как в замедленной съемке, и погребает скамейку под своими длиннопалыми листьями. Я прижимаю Амели к себе и укутываю ее в свое пальто.

— Ты знаешь, кто или что это? — шепотом спрашиваю я.

— Нет.

— А ГК знает, кто это?

— Нет.

Ее плечи судорожно подрагивают, губы почти касаются моей ключицы. Я обнимаю ее и кладу ей руки на спину, туда, где крылья. Я почему-то думала, что татуировку можно найти на ощупь. Но там ничего нет. Может, у меня просто пальцы онемели от холода.

— Если это вообще кто-то знает, то разве что… — говорит она.