Подари мне краски неба. Художница

— Да, вы, скорее всего, правы, — грустно ответила Наташа. — Я о чем-то просила, не знаю — кого… Да откуда мне знать-то? Я обыкновенная московская девчонка, подруги у меня обыкновенные, тряпки, духи, женихи… А тут потусторонний натиск, как вы говорите.

— А что твой жених, он в порядке?

— Да, Бронислав Бенедиктович.

— Так вы расстались? Весьма, весьма… Чем он тебе не угодил? Ладно, не буду, не буду. Я-то думал, признаться…

— Он изменил мне. А все остальное не имело значения. Это я теперь поняла. Он, похоже, искал любой способ от меня избавиться, думая, что не отвяжусь от него. Дурак.

— Конечно, дурак, — расхохотался Бронбеус. — Большой такой дурак.

Наташа посмотрела на Бронбеуса с удивлением.

— Я к тому, Наташенька, что во многих людях ты просто не нуждаешься. В силу возраста ты не могла этого понять. Детский страх одиночества и тяга к людям, замешенная на нем, — вот что руководило тобой все это время. Боязнь в толчее пропустить ценное, остаться на вымышленной тобой обочине и тому подобные детские страхи… Но должен сказать тебе, что ты очень нуждаешься во Владиславе.

Особенно если являются такие видения. Рядом с тобой должен постоянно находиться человек, который бы не уставал заниматься тобой, которому это было бы не в тягость. Трезвый, с ясным умом, жизнестойкий, мужественный. Иначе ты не справишься с собой.

— Бронислав Бенедиктович, я ведь взрослая. Что уж вы так.

— Должен я когда-нибудь поставить точку в твоей учебе, — добродушно произнес старый мастер. — Не было для этого ни времени, ни повода. Ты все порхала. Перед твоим отъездом во Псков я собирался прочистить тебе мозги, но это оказалось невозможным.

— Отчего же? Мне кажется, тогда я готова была ко многому. Да правда, правда. — Она обращалась к старому мастеру почти просительно.

— Тогда ты была еще маленькой.

Наташа вспомнила свою, псковскую истерику, завершившуюся чудесным вечером, который сблизил ее с Владиславом.

Не согласиться с учителем она теперь не могла.

— Я ведь не лучшая ваша ученица, — виновато сказала она.

Бронбеус посмотрел на нее бесхитростно и прямо.

— Ты имеешь в виду Владислава? Это особенная статья моей деятельности. Он всегда был слишком серьезен, слишком замкнут. Его буквально выталкивать приходилось к людям.

— Мне он тоже поначалу казался бирюком.

— Это он перед тобой кочевряжился. Или еще что-то. К тому времени как ты его встретила, он вполне полюбил человеческое общество. Странной любовью, конечно.

— Я видела только одну его картину, и фрески он восстанавливал гениально.

— Как бы это тебе объяснить, Наталья, это и есть его… картины. Это его видение. Он замечательный изограф.

— Бирюк все же, — несколько разочарованно сказала Наташа, — другой, но бирюк.

— Отчего же, — возразил Бронбеус, — думаю, что он собирается рассказать о себе сам. Ну или показать. И я не вправе ему в этом препятствовать. Это у него теперь увлечение такое. Он вообще удивительно увлекающийся человек. Первые списки с древних икон он делал поразительным образом, пользуясь огромным увеличительным стеклом, столь мелкой проработки деталей я вообще не могу припомнить. Для Славы прежде всего характерна работа с колоссальным запасом прочности, что ли. Уверен, что в жизни он такой же. Я-то другой, куда мне его понять. Скажу только, что он перепробовал множество профессий. Скульптор, камнерез, ювелир, да бог знает что еще. Из него вышел бы грандиозный режиссер, если бы…

И старый мастер махнул рукой, мол, все вы, дети, незнакомое племя, гадай тут о вас.

Наташа подумала, что Владислав был для него чем-то вроде сына. Супруга давным-давно жительствовала в Польше, единственный ребенок, большеглазый изнеженный мальчик, которого показывала фотография на письменном столе, умер там же лет десять — двенадцать назад. Сейчас ему было бы столько же лет, сколько Владиславу. Стало быть, реставратору всего тридцать лет. Он старше ее на десять. Когда же он все успел? Да еще воевал.

Наташа подумала, что он снова может отправиться на войну. Эта мысль показалась ей невыносимой.

Она должна обратить его к мирной деятельности. Например, к ремонту квартиры. Для реставратора такого уровня — это легкая прогулка. Идея ей пришлась по душе. Уж ей-то он не откажет. И она сможет блеснуть перед ним своей хозяйственностью и домовитостью. Не все же она от бандитов бегает и живет по чужим углам. Но вдруг он поглядит строго и сообщит, что немедленно уезжает во Францию, например.

«Что это он поперся во французское посольство? Почему не в английское? Он больше похож на англичанина. Пробковый шлем, карабин, выгоревшая одежда, юг». Она с досадой подумала: «Обещал мной заниматься, а сам исчез».

Ремонт действительно показался Наташе единственным выходом из того, что сейчас происходило. Во-первых, так она может объяснить разгром в квартире, не травмируя при этом Тонечку и Зою Егоровну, во-вторых, ремонт напоминал ей реставрационные работы, которые она с недавних пор полюбила.

— Слава с пяти утра на ногах, — словно ответил ее мыслям Бронбеус. — Не думай, что для него это утомительно. У него монашеская закалка.