Подари мне себя до боли (СИ)

Когда? Сколько это — несколько дней? Два? Десять? Сколько там обещаного ждут? Половой контакт молчал. А Соня заработала мигрень, вздрагивая от каждого звонка и дзынька. И каждый очередной «не тот» входящий вызов все больше расшатывал психику и толерантность к верещащему аппарату. Изделие замолкало, а Соня принималась играть сама с собой в «ромашку»: позвонить/не позвонить?

Но, гордая птица, добровольно влетевшая в золотую клетку, поёт только, если ее просят!

Поэтому телефон отбрасывался, но обязательно на что-нибудь мягкое, чтобы ненароком не прикончить единственное средство связи с «половым контактом».

Соня всерьёз задумалась над поиском экзорциста. Или, может, бабушки какой, которая бы отчитала ее от этого демона. Потому что уже просто не было сил сражаться с воображением, в котором бессовестно паразитировал образ Моронского. Дошло до того, что Макдональдс и Московский Метрополитен (особенно он!) стали занимать в Сонином сердце особое почетное место среди прочих мест народного паломничества, за использованные в их логотипах буквы «М».

Соня сходила с ума и ощущала это физически. И страшно было от того, что она уже затруднялась ответить: нравились ей эти ощущения или нет?

— Вот смотрю я на Анисину, эту фигуристку, — говорила мама, глядя в телевизор, — вот ведь вменяемый человек. Красивая. Талантливая, так прогремела в своё время. Во Франции жила! Ее спрашивают: как вас так угораздило-то, связаться с таким, как Джигурда? У вас глаза где были? А она растерянно так, глазами этими хлопает и говорит: ухаживал красиво, стихи читал, на руках носил. Женщина взяла и сошла с ума. А потом вернулась в сознание и, прости меня Соня, охуела, когда поняла, что за чудовище она к себе подпустила?

Стыд сухим спазмом застрял в горле. Она приняла эту претензию на свой счет лично, хотя понимала ее полную обоснованность. Несколько дней они с мамой вели боевыми, перекрёстными взглядами холодную войну. Открыто критиковать Сонино безрассудное поведение Вера Александровна, конечно, не могла. Но использовала любой удобный предлог и момент, чтобы метафорами и аллегориями, поделиться с дочерью своим ценным мнением, которого Соня, однако, не просила.

— Он ей дал ощущение, что она дороже всего на свете! Единственная и неповторимая. Что больше нет такой, как она. Пусть даже это не так, на самом деле. — Тихо, еле ворочая языком, объяснила она.

— То-то ты вертишься, как уж на сковородке! — не удержалась мама и тут же закусила губу.

Соня промолчала. Девочкам, выросшим без отцовской любви и ощущения нужности одному, самому главному, самому первому мужчине, этого не хватает, как воздуха. Потому, именно они и становятся жертвами тирании всяких абьюзеров и Максов Моронских. Обаятельный психопат никогда не пропустит такую, голодную до мужского одобрения закомплексованную крошку. Она примет его таким, каков он есть. И захочет дать ему то, что ему нравится. Если он любит пить кровь своей жертвы перед экранами телеков — она отдаст ему ее! Если он любит попу, украшенную следами его ладоней — она подставит ему свою и будет сама наслаждаться и кормить его своими эмоциями, стоя перед ним на коленях голая. Ради одного его восхищенного взгляда, которого она так и не дождалась от отца!

Она все понимала. Но поделать ничего с этим не могла… да и не очень-то хотела. И были ли вообще варианты выхода из этой ситуации, пусть даже самые болезненные? Что нужно сделать чтобы, вырвав сердце, прекратить эти отношения? Уехать в другой город? Страну? Материк? Планету? Она, почему-то, была уверена, что это бесполезно — он везде ее найдёт, пока заинтересован в ней, как в своей игрушке. Что там ещё, монастырь, дурка?

Потянулись сто лет одиночества. Во вторник, на следующий день после сумасшедшего вечера, прямо с утра Соня написала заявление об увольнении. Выпила двойной эспрессо в качестве домкрата, и, еле передвигая ходулями, поплелась в кабинет к начальнику.

А что делать? Ей все равно здесь не работать. Абсолютно все сотрудники офиса являлись представителями иной формы жизни. Кроме того, яйца начальника теперь всегда будут мелькать между Соней и ее карьерой в этом дизайнерском серпентарии.

Роман Викторович откинулся в кресле, задрав ноги в модных ботинках на стол. Он разговаривал по телефону, когда Соня подошла к стеклянной двери его кабинета. Увидев ее, мигом убрал ноги со стола и прекратил разговор, отбросив телефон. Кивнул ей, приглашая войти.

— Доброе утро, — Роман Ви…, Роман.

Ей, вдруг вспомнилась вчерашняя с ним беседа за ланчем, то, как потом Оксана назвала предложение шефа опустить планку субординации, и Соня не смогла сдержать легкой улыбки. Сразу смутилась, почувствовала что ее щёки слегка меняют цвет на более яркий.

У Романа Викторовича стало такое лицо, будто он только что крупно продул в сетевом покере. Только сейчас Соня заметила, что ее шеф сменил причёску. Теперь вместо тинейджерской гульки голову его обрамлял модный бобрик. Может, взрослеет? Сразу как-то солиднее стал…