Подари мне себя (СИ)

— Молодой человек, это всё? Больше ничего? — я посмотрела на курьера с надеждой, будто он мог знать и сказать мне, кто тот поклонник, от кого пришли эти прекрасные цветы.

Ничего не понимала, что вообще происходит, и кто это, чёрт побери, кто шлёт цветы вместе с запиской с всего одним словом? И при этом даже не подписался. Вот сиди и гадай, кто же это может быть, кто благодарит тебя непонятно за что и дарит при этом такой милый букет ирисов.

— Нет. Больше ничего мне не говорили передать, — покачал головой и пожал плечами, как-то грустно улыбнувшись.

— Сонь, — меня потянули за рукав формы, и я тут же обратила внимание на Лилю, которая, видно, что-то хотела мне сказать.

— Да, что случилось?

Та указала головой вперёд, и я проследила за её взглядом. И тут же наткнулась взглядом на двух мужчин, которые пристально и очень внимательно следили за мной.

В нескольких метрах от нас стоял Герман Витальевич. А позади него Егор Свободин.

Глава 17

Соня

В один миг всё моё тело напрягается до максимума. Нервы натягиваются как тетива лука. А с губ чуть ли не срывается какой-то обречённый вздох.

Что они тут делают? Что он тут делает? Шестинский…

Но я тут же беру себя в руки. Вгоняю ногти в ладони, оставляя отметины на коже, чтобы быстрее прийти в себя и не показать всех своих чувств и эмоций. Не к чему заву их видеть.

Особенно этому человеку, который смотрит так, будто убить меня желает на этом самом месте. Словно я сделала ему что-то такое, отчего меня немедленно нужно сжечь на костре. И всё равно, что вокруг полно народу.

В меня вонзается острой иглой взгляд нашего зава. И даже на таком расстоянии я чувствую, насколько сильно он зол и недоволен, отчего меня всю пробирает до костей.

Захотелось сделать шаг назад, чтобы быть как можно дальше от этого человека.

Его глаза на мгновение опускаются ниже, он смотрит на мои руки, в которых я держу небольшой букетик, что греет мне в эту самую секунду душу. Но тут же мне хочется скрыть от него ирисы. Спрятать у себя за спиной. Словно это что-то ценное и очень сокровенное, а он одним взглядом будто может уничтожить, сломать или запятнать мою драгоценность.

Но сейчас меня совершенно не волнует мой начальник, который — я уверена — ещё отыграется на мне. Это будет потом.

Больше всего меня волнует совсем другое. А точнее — другой. Тот, кто стоит за спиной Шестинского. И как хорошо, что Герман Витальевич его не видит. Который тоже смотрит в мою сторону. Но уже совсем другим взглядом, не желая испепелить, а совсем по-другому, нежели это делает мой начальник.

Свободин смотрит пристально, внимательно, изучающе. С какой-то затаённой нежностью. И я не смею оторвать своих глаз от него, смотрю на него открыто. И вижу всё. И то, что с одной стороны его поддерживает какой-то мужчина, чтобы не упал. Всё-таки у него была тяжелая операция, и ходить самому ему тяжело. А с другой стороны его поддерживает за локоть Дашка и что-то щебечет.

И это мне совсем не нравится.

Неприятное чувство острыми иглами вонзается в моё тело, в сердце. Оно колет и жалит, отчего во мне просыпается желание немедленно отодрать от него её руки, чтобы не смела к нему прикасаться, не смела разговаривать.

Мне становится больно от того, что я вот так же не могу к нему подойти и прикоснуться. Помочь ему. Не имею на это никакого права. А вот она — да. Потому что она к нему приставлена, а мне запрещено к нему подходить.

И от этого становится невыносимо горько на душе. Хочется подойти и сказать, чтобы не прикасалась к нему. Сказать, что это я ассистировала на его операции. Сказать, что это меня он поцеловал так нежно, трепетно в новогоднюю ночь в лифте.

И я уже делаю шаг в их сторону, но тут же себя одёргиваю.

Соня, что же ты творишь? Нельзя так. Успокойся. Вокруг нас люди, а главное — Шестинский, и я должна держать себя в руках.

В первый раз ощущаю внутри себя жгучую ревность… Ревность?

И я понимаю: да, это та самая ревность, которая толкает людей на необдуманные поступки. Боль, разворачивающая грудную клетку, саднящая, накрывающая одной смертоносной волной — это ревность. Жгучее желание оградить человека от чужих взглядов и прикосновений, чтобы никто не смел не то что заговорить с ним, а даже приблизиться. Чтобы он смотрел только на одну тебя.

Мозг, который внезапно теряет способность здраво мыслить, рассуждать и принимать правильные решения, потому что в этот момент наполнен чудовищным чувством — ревностью.

Смотрю внимательней на картину в целом.

Вот только никакого внимания на Дашу Егор не обращает, словно её здесь нет, — смотрит прямо на меня. И внутри меня всё успокаивается, приходит в умиротворение, хоть и не до конца.

Всё равно чувствую жалющие искры, что Крылова находится так близко к нему.

Егор переводит взгляд с моего лица на мои руки, которыми я бережно, но крепко прижимаю к своей груди нежные ирисы.

И на мгновение, всего на миг, я замечаю на его губах довольную улыбку.

И в моей голове тут же щёлкает. И я чётко понимаю — ирисы от него.

Они не могут быть от какого-то другого человека. Не могут. Это от него.