Подари мне все рассветы

Она не пыталась убежать. Она и сама не знала, куда идти. Усевшись на камень, она хотела вытянуть руки, но вспомнила, что они связаны. Не пытаясь освободиться, она опустила голову.

Ей было несвойственно впадать в отчаяние. Даже подавленное состояние было у нее крайне редко. Жуана почти никогда не теряла надежду и почти всегда могла что-то предпринять. Она была не из тех, кто смиренно принимает поражение.

Но сейчас она была вынуждена признать, что потерпела поражение. Полное поражение. Которое породило такое же полное отчаяние. Она предпринимала бесчисленные поездки в Испанию, она вращалась в обществе французов и все время высматривала одно лицо. И нашла его наконец, и все спланировала. Правда, планы были слишком хитроумные и едва ли выполнимые. Теперь она поняла. Надо было убить его в Саламанке. Там у нее было множество удобных случаев.

Всего десять минут назад у нее был еще один шанс. Превосходный шанс. О таком только мечтать можно. Но она его упустила, потому что снова перемудрила. У нее в распоряжении было несколько недель, чтобы заставить Роберта поверить ее истории. Она без особого труда могла бы убедить его. Еще вчера вечером. Она чувствовала, что он был готов поверить ей. Но нет, ей не нравилось, когда что-то достигается без труда. Она наслаждалась возможностью поддразнивать его, заставлять смеяться.

Теперь она не могла винить его за то, что произошло, пусть даже она сказала, что ненавидит его и никогда не простит. Конечно, услышав, как она закричала и схватила мушкет, он был вынужден наброситься на нее, отобрать оружие и связать руки. Его нельзя винить.

Итак, все кончено. Она упустила свой шанс отомстить за смерть Марии, Мигеля и членов его семьи. Все кончено. И виновата она одна. Она с удивлением заметила, как на коленях на ткани платья расплываются, скатываясь вниз, крупные капли. Слезы! Она совсем приуныла.

Жуана не слышала, как он подошел. Она заметила только его сапоги. Она знала, что будет стыдиться за себя и сердиться на него за то, что он увидел ее в столь удрученном состоянии. Но в тот момент ей было все равно. Она почувствовала, как он развязывает ей руки. Освобожденные от пут, они безжизненно повисли.

— Жуана, — сказал он. Его голос был нежен, как и рука, которую он положил ей на голову. — Прости меня.

Она шмыгнула носом, обнаружив, что из носа течет, как и из глаз.

— Я шпион, — продолжал он, — и привык иметь дело с обманом. Не мне винить тебя за то, что ты делаешь то же самое. Я не виню тебя и за то, что ты оказалась на стороне моих противников. Твой отец француз и работает на французское правительство. И ты его любишь. Я искренне сожалею, что все произошло именно с тобой. Но идет война, и я не могу тебя отпустить. Прости.

Она снова шмыгнула носом.

— Возможно, война скоро кончится, — сказал он. — Ты сможешь вернуться домой и выйти замуж за своего полковника Леру.

— Роберт, ты слеп. Ты абсолютно слеп.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я поверил, будто ты и впрямь хотела его убить? — Он присел на корточки и заглянул ей в лицо. — Но какой смысл? Зачем тебе его убивать?

— Не имеет значения. Ты все равно ничему не поверишь.

— Попробуй объяснить.

— Я не хотела убивать его, — рассердилась она. — Я хотела убить тебя, чтобы он восхищался мной и любил еще сильнее. Или, может быть, я хотела убить его. Я была обижена, что он позволил взять меня в заложницы. Или, может быть, он оскорбил меня в Саламанке. Может быть, он заигрывал со мной, хотя был женат, а я только что узнала правду. Как известно, на почве ревности случаются убийства.

— Глядя на тебя, Жуана, я не могу понять, знаю ли тебя… Или я вообще ничего о тебе не знаю? И я, пожалуй, склоняюсь к последнему.

Она утерла нос тыльной стороной руки.

— Поглядели бы на меня сейчас твои приятели. Я, наверное, выгляжу как пугало?

— Да уж, — усмехнулся он.

— Покорно благодарю, — фыркнула она. — Джентльмен, чтобы приободрить, наговорил бы мне массу комплиментов, Роберт.

— Вот как? Но ведь ты знала бы, что он лжет. Судя по всему, мой носовой платок ты потеряла?

— Значит, мне придется шмыгать носом и утираться ладонью.

Блейк извлек из своего ранца довольно грязную на вид тряпку.

— Я заворачиваю в нее дуло винтовки, когда идет дождь, — объяснил он. — Можешь воспользоваться.

Она взяла тряпку.

— Как низко я пала, — промолвила она, энергично сморкаясь в тряпку. — Я не купалась и не мыла волосы четыре дня, неделю не стирала одежду. От меня, должно быть, воняет.

— Будь ты благоухающая, как обычно, ты бы не подпустила меня к себе ближе чем на двадцать ярдов, Жуана. По-моему, значение духов сильно переоценивают.

— И мыла тоже? — спросила она, наморщив носик.

— За кусочек мыла я бы сейчас с радостью продал твой мушкет, — сказал он, вызвав ее улыбку. — Вот так-то лучше. Я уж думал, что ты разучилась смеяться.

— А я думала, что тебе доставляет удовольствие видеть меня в слезах и полном унынии. Ты ведь этого всегда хотел, не так ли?

Улыбка исчезла с его лица.

— Я бы не хотел, чтобы ты пала духом, Жуана. Последние недели получились бы очень унылыми, будь ты не такой, как ты есть.