Подари себе рай

Никита вздрогнул от этих последних слов. Они были произнесены усталым, ровным голосом, но Хрущев лучше многих знал, какая угроза в нем таилась. Он хотел выкрикнуть, что на поддержку наступательной операции его провоцирует командующий, что он, Хрущев, против, вернее, у него те же сомнения, что и у Ставки и Генштаба. Но Сталин уже положил трубку. А вторично вызывать Верховного он не посмел. Без особой надобности такой вызов мог быть чреват самыми непредвиденными последствиями. И потом… Потом он знал, что действительно он с не меньшим, если не с большим, чем Тимошенко, рвением настаивал на наступлении. Кому не хочется победных лавров, особенно когда кажется, что они сами идут в руки. Желание поквитаться с вероломным врагом, желание отомстить за кровь и слезы соотечественников, горе и ужас, принесенные бомбами и штыками ненавистных чужеземцев, — естественные, священные желания. И разве грех при этом прославиться. Хотя, конечно, верно обо всем этом говорится в народе: или грудь в крестах, или голова в кустах. Только вот о кустах заранее как-то не думается. Но именно это и случилось в результате харьковского сражения в мае сорок второго. При примерном равенстве сил советское наступление натолкнулось на немецкое. Фельдмаршал фон Бок стратегически переиграл маршала Тимошенко, и в итоге операции «Фридерикус-1» несколько армий оказались в Барвенковском котле. Потери были не просто ощутимы, они были огромны. В честь армейской группы «Клейст» и Шестой армии по всей Германии победно звонили колокола. Опьянением от победы объясняется решение фюрера двинуть на Сталинград одну Шестую армию Паулюса. А в Ставке нескончаемо долго шли траурная грызня и похоронный поиск крайнего. Сталин был взбешен поистине трагическим исходом операции, которая начиналась успешно и многообещающе. Он был детально осведомлен и о слабой связи в войсках, и об устаревшей технике, и о разобщенности в действиях Юго-Западной группировки и Южного фронта. Все это и предопределило позорное завершение «эпохального наступления». Было и еще одно обстоятельство, о котором он один смел и судить, и говорить и о котором как-то сказал начальнику Генштаба генералу Василевскому: «Засранцы! Пошли по шерсть, а вернулись стрижеными! Да наших генералов, которые полководческим талантам обладают, можно пересчитать по пальцам. Жуков, Рокоссовский… — Он замолчал, вопросительно глядя на Василевского. Начальник Генштаба предусмотрительно выжидал. — И ведь Тимошенко и Хрущев трижды вносили предложение о наступлении на Харьков». — «И мы трижды отклоняли их предложения». Василевский просто констатировал факт, отнюдь не желая еще сильнее завести Верховного.

— Берия говорит, что у Тимошенко не лежала душа к этому наступлению. В бой рвался только Хрущев.

«Без драки попасть в большие забияки», — горько усмехнулся про себя Василевский.

— Столько людей загубили, столько людей! — Сталин сел в кресло, обхватил голову руками, стал раскачиваться из стороны в сторону. В мгновения слабости его могли видеть лишь два человека — Поскребышев и Василевский.

«Каждый мнит себя стратегом, видя бой издалека, — подумал начальник Генштаба. — Какой-то шпак Хрущев может решать судьбы фронтов, судьбы сотен тысяч бойцов и командиров только потому, что он член Политбюро». Сталин, как уже не первый раз с внутренним трепетом отмечал Василевский, словно читая мысли собеседника, в раздумье заметил:

— Член Политбюро. Да за один этот провал с Харьковом его следовало бы самого показательно расстрелять. Рас-стре-лять… — Он надсадно и коротко вздохнул и долго смотрел в окно на синь медленно надвигавшихся летних сумерек. Продолжал с нескрываемым сожалением: — Не могу. Во всем Политбюро из рабочих он да Андреев.

— А Ворошилов? — не смог удержаться от вопроса Василевский.

— Клим? — Сталин встал, недобро ухмыльнулся. — Клим — вчерашний день. И Тимошенко тоже. Пьеса Корнейчука «Фронт» — образ Горлова он прямо с них списал. Своевременно, хотя к искусству пьеса отдаленное имеет отношение. Всех этих Буденных отныне определять инспекторами, наблюдающими — на любую должность, кроме командных. А Хруща мы поручим его старому знакомцу Мехлису. Это будет узда надежная. Давайте теперь думать о завтрашнем. Итак, Сталинград — Еременко, Жуков, Рокоссовский.