Подари себе рай

— А вот так же! — не дала ему продолжить Бивень. — Я была сегодня в министерстве, и сам министр передал мне вкратце квинтэссенцию этой «монографии». Особенно его возмутили тезисы о великих преимуществах американской политехнизации школы.

Бивень продолжала говорить, а Иван вдруг вспомнил свой давний спор с Калашниковым. Яблоком раздора, помнится, была цель, ради которой и должно осуществляться политехническое обучение: подготовка всесторонне развитого члена общества со многими полезными навыками или узкого специалиста, владеющего к окончанию обучения конкретной специальностью, которая и определит его жизненный путь. Иван стоял на первой позиции, которая определялась приоритетом личности. Калашников же утверждал «коллективистскую педагогику», примат коллектива над индивидуальностью — профиль обучения индивида определялся интересами сообщества и им подчинялся.

— Буржуазный индивидуализм есть проявление социального паразитизма. И не толкуйте мне, пожалуйста, о взглядах Крупской на этот вопрос. Старуха после смерти Ильича постепенно выжила из ума.

— А Потемкин? — изумленный подобным высказыванием, спросил Иван.

— Потемкин? — пренебрежительно усмехнулся Калашников. — Его мировоззренческие концепции в области педагогики вообще не выдерживают никакой критики. Не Песталоцци…

— Министр сказал, что рад был перехватить сигнал этой книги, — злорадно сообщила Бивень. — «Наш долг — предотвратить идеологическую диверсию». Сейчас решается вопрос о том, чтобы пустить тираж под нож. Центральный Комитет, сам товарищ Сталин учат нас вести неустанную борьбу против протаскивания чуждых нам идей и теорий.

Бивень закурила, всем своим видом давая понять, что разговор отнюдь не закончен.

«Злопамятный мужик этот Калашников, — думал Иван ошарашенный последними словами секретаря. — Тираж под нож? Десять лет труда коту под хвост?! Ну это мы еще посмотрим, еще повоюем. Правда, время малоподходящее — постановления ЦК по революционной бдительности в литературе, музыке, науке, кампания по утверждению исторической аксиомы: «Россия — родина слонов», аресты в Ленинграде — что это, как не грозные индикаторы нового, мощнейшего закручивания гаек? Верно говорил Сергей: «Миллионы побывали с войсками в Европе, и — как и после войны 1812 года — в России вновь брожение умов. А мы знаем лишь один, но верный способ нейтрализации брожения — ликвидацию этих самых умов».

Бивень между тем демонстративно пересекла кабинет, распахнула сейф, достала красную сафьяновую папку и вернулась на место.

— Наш директор, увы, хромает не только политически. — Мария Трофимовна притворно закатила глаза, потом обвела пытливым взглядом членов парткома.

«Что еще задумала эта мерзкая баба?» Иван машинально взял из протянутой ему кем-то пачки папиросу, но прикуривать отказался.

— У него, оказывается, еще и моральная хромота. — Бивень раскрыла папку и подняла конверт, демонстрируя его всем присутствующим. — Это письмо остановила наша советская цензура. Ваше письмо, адресованное некой иностранке.

Иван узнал свой почерк на конверте.

— Да, это мое письмо, — выдавил он из себя. — Позвольте, но откуда оно у вас? И какое вы имеете право…

— Не позволю! — Бивень поднялась во весь свой гренадерский рост. — Вы спрашиваете — откуда оно у меня? Отвечаю — за моральную чистоту партии болеют многие органы и учреждения. А чем интересоваться чужими правами, вы лучше ответьте членам парткома — какое вы имеете право разрушать семью? Ваша жена воевала на фронте, а вы в это время привели в свой дом любовницу и прижили с ней ребенка! И это не все. Будучи в командировке в Америке, вы вступили в адюльтер с француженкой, и от нее у вас тоже есть сын!

Члены парткома зашумели, глядя на Ивана. Он сидел словно в воду опущенный, внезапно постарев на десяток лет, и молчал.

— Товарищи! — Муромцев тоже встал со стула и поднял руку, требуя тишины. — Я решительно против подобного рода разносов.

— Что вы предлагаете? — Бивень, прищурившись, смотрела на философа.

— Назначить комиссию, пусть разберутся.

— Хорошо, — почти радостно согласилась Бивень. — Только ей кроме всего, о чем я уже сказала, придется разобраться и с директорской дачей. Есть данные, что строится она на институтские средства и за счет наших фондовых стройматериалов!…

Две встречи определили смелость, с которой Бивень выступила против директора с открытым забралом. Зная наверняка о более чем прохладных отношениях между министром и директором, она напросилась на прием к Калашникову. И принесла весьма существенный компромат: а) моральное разложение и б) дача. Никак не проявляя своей радости, а он давно и люто ненавидел «этого везунчика, этого любимчика Крупской и Потемкина», министр исподволь подбросил столь же недалекой, сколь и завистливой Марии Трофимовне свой взгляд на монографию. (Как потом посетует в разговоре с Сергеем Иван: «Надо же было так угораздить Бивень оказаться в нужное время и в нужном месте».)

Закончил министр беседу так: