Подари себе рай

— Двадцать четвертого июня девятьсот сорок пятого мы с Сережей были в Кремле на приеме в честь Победы. Сидим, пьем, смеемся, празднуем великий праздник с группой военных, приятелей Сережи. Тут Сталин пошел вдоль зала, с остановками у разных столов, локальными тостами, беседами. Подходит к нашему столу. Адмиралы, генералы. Он только с одним Сергеем за руку поздоровался. «Ваши материалы, — сказал он, — активно работали на победу». Хотел было дальше идти, но увидел меня, взял свежий бокал вина и сказал, обращаясь к свите: «Эта американская красавица (это он так определил, Сильвия) имеет дар смотреть в будущее. Как и великий американский президент Рузвельт. Почтим его память, он много сделал для нашей общей победы над фашизмом». Нет, он ничего не забыл. Но Сережа говорит, что сам решит этот вопрос. Я ему верю и жду.

— Сергей — цельная натура, — задумчиво проговорила Сильвия. — Конечно, при всех равных составляющих вопрос «быть или не быть браку» должен решать мужчина. Когда я получила письмо от Мориса и размышляла, ехать ли мне в Россию, то — Бог свидетель — и не думала, что мы с Ваней сможем быть вместе. Нет, я хотела увидеть свою любовь, отца моего сына, побывать там, где он родился, соприкоснуться с его народом, наконец, вдохнуть воздух великой страны. Францию и Россию так много связывает, что ни один Наполеон не в силах это разрушить. Какой же злой рок привел меня сюда именно за день до похорон Ивана? Пресвятая Мадонна, ужели грехи мои столь велики, что я не смогла, не успела еще один-единственный раз прижаться к нему и ощутить биение его сердца, взглянуть в его глаза, уловить его дыхание?

Сильвия вновь разрыдалась, закрыв лицо руками, вздрагивая всем телом. И как когда-то в Нью-Йорке, накануне отъезда Ивана, Элис обняла ее и заплакала вместе с ней.

— Я… я не пыта-лась по-позна-комиться с его же-ной… Машей, — сквозь рыдания всхлипывала Сильвия. — Только ви-дела на похоронах.

Элис знала об этом и ценила деликатность Сильвии. Знала она и о том, что Сергей тайно ото всех познакомил Алешу с Ивом. Алеше он сказал правду. Он был уверен, что Иван этого бы хотел. Тайно, потому что не желал осложнений в карьере Алеши, совершенно неизбежных в случае огласки сведений о его неожиданных родственниках за границей. Иву Сергей представил Алешу как своего племянника. Встретил мальчиков на своем трофейном «оппель-адмирале» у метро «Парк культуры» и в течение получаса уходил от «хвоста», виртуозно лавируя между машинами, чем приводил в восторг обоих пассажиров. Они принимали захватывающую дух гонку за демонстрацию обретенных лихим дядей Сережей в Америке навыков лихой езды. И Алеша, хорошо усвоивший правило: «если хочешь развязать язык, говори, не стесняясь ошибок», на своем слабеньком французском (это был его второй язык) прочитал Иву импровизированную лекцию о великом мастере русской прозы и о том, какой же русский не любит быстрой езды.

Маша о знакомстве мальчиков не знала. Алеша все понял и принял совет Сергея — нервы Маши и без того были на пределе.

Обнимая подругу, Элис думала о том, какой безжалостной может быть судьба. И как прекрасно и величественно на фоне жизненной трагедии выглядят чувства и этой француженки Сильвии, и этой русской Маши. Та и другая, без принуждения, по велению сердца, по зову инстинкта, выработанному миллионами поколений, — «Защити дитя свое!» — прошли через ужасы войны. И как факел, светящий при всех невзгодах, горестях, потерях, пронесли свою любовь к отцу своих детей — такую разную, такую трудную, такую горестно-счастливую. Элис закрыла глаза и внезапно ощутила, что ее окутала волна тепла и света: она увидела бескрайний летний цветущий луг, усеянный цветами. Здесь были и весенние, и летние, и осенние, и даже круглогодичные виды. Скрытные незабудки и застенчивые ландыши, страстные георгины и гордые розы, нежные орхидеи и незаметные лютики, заносчивые астры и строгие гладиолусы, шумливый ирис и ласковые анютины глазки, царственный лотос и смиренный подснежник — ковер был предельно пестрым и удивительно гармоничным. Миллионы запахов — пьянящих, сладостных, резко дурманящих, обволакивающих негой, сулящих неземную истому — переплетались, смешивались в воздухе. «Господи! — изумилась Элис. — Это же женская суть человечества. Прекрасная в своей извечной жертвенной готовности продолжения жизни и при всем нескончаемом личностном многообразии единая, как вселенская Великая Мать…»

— Полдвенадцатого?! — Элис легко поднялась, взяла сумочку. — Бегу, бегу. Засиделась. Как забавно говорят в России: «Дорогие гости! А не надоели ли вам хозяева?»

— Как-как? — Сильвия вытерла еще не просохшие слезы, засмеялась. — И правда, забавно. Сейчас я позвоню дежурному дипломату, он тебя отправит на посольской машине.

— Нет-нет! — запротестовала Элис. — Я отлично доберусь сама.

Она собиралась заехать к Сергею, и неизбежный «хвост» за машиной французского посольства был ей ни к чему. Конечно, на Лубянке прекрасно знают об их отношениях с Сергеем. Однако зачем лишний раз размахивать перед мордой быка красной тряпкой?