Подари себе рай

Первого сентября еще в Москве я была растрогана до слез. Приехала в семь часов вечера женщина — курьер из Наркомпроса. Привезла сверток и конверт. В свертке — плитка шоколада «Золотой ярлык» и груши, золотистые, сочные. В конверте открытка, на ней текст от руки: «Дорогой Алешенька! Поздравляю с началом нового учебного года. Учись, дружок. И будь счастлив. Надежда Константиновна».

В заключение — скверный анекдот. Ксюшка, жена нашего дворника, написала заявление в профком: «Кузьмич колотит меня как Сидор козу. К сему ён враг народный. Прошу меры». Разбирательство было шумным. Профком постановил: Кузьмичу впредь жену не бить, дабы не нарушать социалистическую законность. Ссылку Кузьмича на Библию: «Да убоится жена мужа своего» — оставить без внимания как религиозный предрассудок. «Дык она гуляить. Значится, ее следуваит бить, — упрямо возражал Кузьмич. — Всенепременно следуваит». И кто-то ведь надоумил Ксюшку написать донос на мужа, отца ее ребенка. Только с аргументацией слабовато получилось. Не попал наш Кузьмич в разряд врагов народа. Не дотянул.

Такие вот у нас новости.

Ноябрь

Наш сын заметно взрослеет. Вчера, готовя к стирке белье, я обнаружила в кармане его рубашки бумажку. Оказалось, записка от какой-то Ирины. «Ты, Алеша, реши что-нибудь. Мне пишешь «Давай дружить», а сам все время бегаешь с Танькой. Выбирай!!!» Ненавижу читать чужие письма, ну вот нечаянно получилось. Не рано ли — записочки в четвертом классе. Хотя, может, они сейчас созревают быстрее, чем мы. Еще года четыре назад Алеша говорил: «Мамочка, когда я вырасту, обязательно на тебе женюсь». Тогда мы с тобой смеялись от души. Теперь я ему как-то напомнила его слова, смеялся уже он.

Наш сын не драчун, но от честной драки не увиливает. Из разговора с классным руководителем я с тайным удовольствием узнала, что он является вторым силачом в четвертых классах. Правда, не поняла, с осуждением это было сказано или с одобрением. По пустякам наш парень в ход кулаки не пускает, но и в обиду себя не дает. Причиной последней драки явилось прозвище Американец, которое ему хотели приклеить пацаны из соседнего двора. И не без причины: носит он брюки-гольф, гоняет на роскошном велосипеде (все это прислал ты, все это американское, все это у нас в диковинку). Драка, видно, была жестокая — Алешка пришел домой с расквашенным носом, рассеченной губой, шишкой на лбу, но вид был победный. Сказал: «Мам, упал с пожарной лестницы». А девчонки — Валька и Клара — прибежали ко мне раньше, чем он пришел. Глаза навыкате, щеки и уши горят. Затараторили обе вместе: «Ой, теть Маш, Алешка с тремя мальчишками стыкнулся. Они ему: «Американец! Американец!» А он им: «Никакой я не американец! Я русский! Русский». И ррраз, ррраз! И еще, еще! Они ему, а он им, им! И они сбежали — трое от одного! А Алешка им вдогонку: «Еще скажите, что я немец, Гитлер. За это насмерть убью!»

На днях смотрели мы с ним в «Ударнике» Чапаева (в третий раз). Каждый раз он чуть не плачет: «Почему я раньше не родился? Вам, взрослым, выпало такое интересное время — революция, Гражданская война!» Я его успокаиваю — каждому поколению достается своя толика героизма и подвигов. «Да, — отвечает, — тебе хорошо так говорить, ты успела в партизанах повоевать, и с Колчаком, и с белочехами, а нам одни стройки остались». — «Труд тоже может быть героическим!» — твержу я, но убедить его мне явно не удалось. Расстроился, насупился.

Седьмое ноября. Красная площадь, Москва. Нина достала нам гостевой билет. Я думаю, Алешка не спал всю ночь накануне. В пять утра он уже был одет и поминутно смотрел на часы. На трибунах праздничное возбуждение. Все республики, все города и веси, все страны, все расы, все цвета кожи. Много детей. Иностранные послы, военные атташе — на отдельной трибуне. У них свой интерес, свои задачи. Записывают что-то в блокноты, щелкают фотоаппаратами. И вот словно огромной силы электрический разряд проходит через толпу. И я, и Алеша, и все вокруг поворачиваемся к Мавзолею и машем руками и платками, кричим что-то радостное: с его правого крыла нам приветственно улыбается Сталин. Алешка замер от счастья. Это ощущение счастья длилось у него весь парад, всю демонстрацию, весь день. Глядя на него, я поняла — к счастью нельзя привыкнуть и от счастья нельзя устать. Его не может быть слишком много.

О чем не написала Маша Ивану

В промозглый осенний вечер раздался долгий дверной звонок. «Кто там?» — громко, строго спросила Соня. Спросила так, как учила хозяйка. И впрямь — мало ли мазуриков шляется по Москве.

«Краснофлотец Тарас Несмиятенко», — прогудел за дверью веселый бас. «Батьки мiи рiднии! — вскричала Соня, побежала в гостиную, где сидела за книгами и тетрадями Маша. — Це ж мiи двоюрiдний брат!» Вернулась в коридор, с тревогою в голосе спросила: «Навiщо прiихав?» — «Вiдпустка!»