Подарок судьбы

Лицо Эндрю, напротив, окаменело. В какой-то момент своей жизни он готов был убить ради того, чтобы она так смотрела на него. Его охватила злость. Он вскочил на ноги и устремился в детскую. Нужно забрать спортивную сумку, ключи от машины и катиться отсюда ко всем чертям! По крайней мере, до тех пор, пока не остынет. Но возможно, злость безопаснее, нежели понимание того, что он не так уж крепко связан с этими двоими, как ему хотелось бы.

Остановив машину у спортзала, Эндрю вдруг почувствовал отвращение к этой разновидности личного предохранительного клапана и подумал о своем доме, который отреставрировал собственными руками. Однако тот был таким большим, пустым и безмолвным. Тогда ему представился садик матери, с прудом и журчащим фонтанчиком, птичьим щебетом и складными садовыми креслами под густыми ветвями декоративной вишни. Зайдя в фойе спортзала, он позвонил из телефона-автомата и после двух гудков услышал знакомый голос.

— Привет. Я хотел бы заскочить, если ты не занята.

Предложение привело в восторг его мать. Когда он приехал, то нашел ее под тем самым вишневым деревом, в густой тени поздних летних сумерек. На столе лежала пара садовых перчаток, стояли высокий бокал чая со льдом и запотевшая бутылка охлажденного сидра. Рядом красовался аппетитный бутерброд — копченое мясо на куске свежеиспеченного домашнего хлеба.

Седеющие волосы матери были собраны в узел на затылке, на ней были шорты и старая блузка, к коленям прилипли кусочки грязи. Ей исполнилось шестьдесят два года, выглядела она на пятьдесят два, а в душе была намного моложе. Она с улыбкой смотрела, как сын шагает через двор.

— Здравствуй, бродяга. Мы уж решили, что ты отправился в межгалактическое путешествие.

Эндрю уселся в кресло с противоположной стороны стола.

— Да уж. Чувствую я себя действительно так, словно побывал в открытом космосе. — Он вытянул ноги и скрестил их в лодыжках, закинул руки за голову. — А где отец?

— Ушел играть в покер с приятелями.

Этот небольшой, ухоженный сад оказывал на Эндрю благотворное воздействие. Он взял бутылку сидра и поднес ее к губам.

— Ну, — проговорила мать, — и когда ты намерен рассказать нам о нашем новом внуке?

Поперхнувшись, Эндрю закашлялся и, когда наконец восстановил дыхание, раздраженно воскликнул:

— Не пугай, ма, это еще только должно случиться!

Она добродушно улыбнулась.

— Как тебе не стыдно скрытничать, Эндрю!

Смирившись с неизбежностью, он глубоко втянул в себя воздух.

— Скажи мне только одну вещь. Откуда ты узнала?

Подняв свой бокал, она улыбнулась еще шире.

— Эндрю, я твоя мать. Я все о тебе знаю.

Он не собирался клевать на эту наживку. Пристроив бутылку между коленями, Эндрю взял тарелку с бутербродом, решив, что и сам умеет играть в такие игры. Но он совсем забыл, что его мать — непревзойденный мастер.

Отхватив сразу половину бутерброда, он еще раз взглянул на мать, сидевшую со всезнающей улыбкой, и сдался.

— Ладно. Кто тебе сказал?

Она сделала глоток чаю и усмехнулась.

— Витторио.

— Что?!

— Ну… — Она повертела в руках бокал. — Я решила, что это нехорошо, когда остальные в семье не знают. Поэтому сообщила ему, что у тебя скоро будет ребенок.

При этом известии он поперхнулся куском хлеба и целую минуту опять не мог откашляться. Затем мокрыми от слез глазами уставился на мать.

— Как?! Ты сказала ему?

— Конечно, дорогой.

Лишившись дара речи, он откинулся на спинку кресла и просто смотрел на нее.

— Поэтому, когда Витторио сообщил, что ты явился на работу, похожий на драного кота, и взял отпуск… — Она снова усмехнулась. — Мы все умеем считать, Энти.

Он закатил глаза, скорее из-за того, что она воспользовалась старым прозвищем, прилипшим к нему в детстве, когда Эндрю еще коверкал слова. Положив руки на подлокотники кресла, мать посмотрела на него посерьезневшим взглядом. Даже густые сумерки не могли скрыть ее тревоги.

— Ну и как же твои дела?

Несколько мгновений он выдерживал ее взгляд потом сделал еще глоток сидру. Собирать с мыслями, он долго смотрел на бутылку, прежде чем ответить.

— Ну, начнем с того, что у тебя прекрасный внук, ма.

Она вдруг прижала руку к груди, и в ее глазах тут же блеснули слезы. Его мать с трепетом относилась к детям — своим собственным, детям своих детей, ко всем остальным. И она была прирожденной бабушкой. К несчастью, только повзрослев, Эндрю научился ценить своих родителей.

— Я подумала, что тебе, может быть, захочется поговорить, — произнесла она мягким, исполненным заботы голосом.

Наклонившись вперед, он оперся локтями о колени.

— Проклятье, ма! Я не знаю, что сказать. Она родила, когда я был в Сиэтле. Я вернулся — и вот, пожалуйста. — Эндрю провел большим пальцем по бутылочной этикетке, в горле першило. — Он прекрасен. Весит семь фунтов и две унции, и у него черные волосики. А еще он много капризничает, и Мей ни за что не справилась бы с ним одна. Поэтому я остался с ними. — Он опять отпил из бутылки, надеясь протолкнуть застрявший в горле комок. Добившись этого, Эндрю опустил бутылку. — Его зовут Александр Макги…

Мать прекрасно умела читать его мысли.