Подчасок с поста «Старик»

Булдыга-Борщевский снова сел на стул, вынул из кармана золотой портсигар, достал из него самосад, быстро свернул цигарку, закурил, пустил клуб дыма на распятие.

— Откуда это у вас? — кивнул полковник на портсигар.

— Благодарное население преподнесло.

Князя даже передернуло: под этими словами подразумевалось любое изъятие ценностей у населения: от реквизиции до откровенного грабежа. И князь, свято веривший в идею белого движения, считал, что вот это-то в значительной степени и предопределило крушение похода Деникина.

— Да что вы так? — заметив недовольную гримасу князя, спокойно сказал Булдыга-Борщевский. — Подумаешь! Не обеднеют эти толстосумы… Эх, вот в Киеве мы изымали крамолу! — ввернул он словечко, бывшее в ходу у контрразведчиков.

— Доизымались! Попробуйте теперь после всего, что было, убедить народ в необходимости свергнуть большевиков, добиться, чтобы они нам поверили, за нами пошли.

— Не пойдут — потянем, как баранов на убой. А этих… Этих и не так еще нужно потрясти.

— Да вы… вы… вы понимаете, что говорите?!

Булдыга-Борщевский молча встал, подошел к огромному, резного дуба буфету, достал объемистую бутыль, налил из нее в кружку — в комнате резко запахло самогоном, — выпил не закусывая. Сел на свое место.

— Я не знаю, чем для вас кончился «ледовый поход», а для меня — тяжелейшим ранением, после которого вместо восемнадцати ребер осталось тринадцать. Когда мы вернулись в Ростов, все захлебывались от восторга, в газетах называли нас «титанами воли», «героями духа», «безумно храбрыми» и прочее, и прочее. А на лечение и на помощь таким, как я, отцы города собрали аж 470 рублей. На два десятка бинтов и пяток пузырьков йоду… Да после этого!.. Я их еще потрясу, они у меня еще пораскошелятся!.. — Штабс-капитан снова встал, потянулся к бутылке.

— Хватит! — повелительно сказал Горицкий. — Садитесь!

И вкрадчиво:

— Скажите, господин штабс-капитан, какому богу вы молитесь?

— Откровенно?

Князь кивнул.

— Ну, как на духу… Вы красиво говорили… И, видимо, верите в то, что говорите… А я… Я верил, что нужно положить живот за веру, царя и отечество, и готов был это сделать, а нам слали гнилые шинели, сапоги с подошвами из картона, наживая на этом капиталы. К нам посылали пополнение без оружия, в надежде на то, что им достанутся винтовки убитых, а кто-то где-то искусственно сдерживал производство, чтобы удержать высокие цены. После революции Родзянко взывал: «Рубашку снимите — Россию спасите!», а сам со своими миллионами удрал за границу. О том, как нас встретили в Ростове, я уже имел честь поведать вам. И… я устал верить, разуверился во всем… России такой, какой мы ее знали — Великой, Малой, Белой и Червоной Руси, Грузинского, Польского, Казанского и Астраханского царств и прочая и прочая — больше не существует. И никогда не будет существовать…

Князь хотел что-то сказать, но Булдыга-Борщевский остановил его:

— Постойте, дайте мне до конца… Как на духу… — повторил он, на этот раз твердо, с ударением. — Не будет существовать. Англичане уцепились за Закавказье, а вы их хватку знаете. Бакинскую нефть и грузинский марганец они теперь ни за что не отдадут. На Дальнем Востоке японцы. Те тоже, как клещи, впились. Финляндии, Эстландии, Курляндии и прочая нам больше не видать как своих ушей. Не отдаст их Европа. Польша теперь под рукой французов, и ничего с ней не сделаешь. Да, наверное, французы оттяпают у нас за помощь и Донбасс, и Крым, да еще и добрый кусок Украины в придачу. Если даже мы и победим, то останется у нас первопрестольный град Москва и несколько уездов вокруг него, как до Ивана Грозного, и будут там разгуливать большевистские Пугачевы и Болотниковы из тех, которых мы не успеем или не сможем повесить.

Опять что-то хотел сказать князь Горицкий, и опять его остановил Булдыга-Борщевский.

— Теперь о моем боге. Я никому и ничему не верю, но я хочу жить. И не просто прозябать, а жить. Вы и вам подобные воюете, чтобы вернуть свои имения, титулы, почести, власть. Вот эти, — он показал на пустые стулья, где только что сидели Эбеналь и Гильфер, — идут за вами, чтобы сохранить свои тысячи — или сколько там? — десятин земли, свои доходы и привилегии. Казаки идут, чтобы сбросить с вашей помощью всякую власть, изгнать со своих земель пришлых людей и жить этакой Запорожской Сечью, никого и ничего не признавая, кроме своих выборных атаманов. Крепкие мужики пойдут за вами, надеясь получить землю, которую вы, конечно, им не дадите. А что я? Неимущий безземельный дворянин, или, как у нас называют, «голый» барин. В детстве мечтал мир завоевать, как Наполеон, а кто-то — более сильный, что ли — бросает меня из стороны в сторону, не считаясь ни с моими желаниями, ни с моими интересами… Я себя иногда называю графом, рассказываю про писаных красавиц — моих любовниц, про устрицы и коньяк Шустова, про ананасы в шампанском… Ничего этого не было, пехотному поручику ни красавицы, ни рысаки, ни ананасы не по карману. Хотя графская кровь во мне, кажется, течет…