Подельник эпохи: Леонид Леонов

Леонов, вспоминает Гусев, «…бессильно откинулся на спинку стула. Прямо перед ним мерцал монитор, на цветном экране которого скоро появятся зловещие “черепашки” — раковые наросты на тканях гортани… Помолчав минуту-другую, прохрипел: “Знаю, знаю, вы никогда на это не пойдете: грех великий! Простите меня, Бога ради”.

Потом, когда его уводили в палату, остановился, взглядом подозвал меня к себе и опять шепотом напомнил: “А все-таки… Генмихалыч, может, найдете что-нибудь… спасите…” У меня до острой боли сжалось сердце».

Про условия лечения в онкологическом институте придется сказать отдельно.

Посещавшие великого и старейшего русского писателя в больнице приходили в ужас: сырое, грязное, сирое помещение, вода из крана каплет, тараканы ползают, мухи летают буйными стаями. Простыни в разводах и крови больных, лежавших тут раньше. И — решетки на окнах.

— Как в психбольницу упрятали, — хрипел Леонов.

Другое дело, что близкие Леонова иной больницы и найти не могли: остальные тогда были еще ужаснее!

К тому ж хотя бы наличие отдельной палаты — и то было большим достижением.

Как-то в онкологический институт позвонили из Кремля, сообщили Леонову, что его хочет навестить Борис Ельцин: как, мол, вы на это смотрите, Леонид Максимович?

Он обещал подумать, не торопился с ответом.

Никакой Ельцин, конечно, не приехал.

Леонову становилось все хуже.

Близкие были уверены, что Леонов до выхода книг не дотянет, но он… умудрился выбраться, выползти — на нечеловеческих каких-то запасах прочности.

Ему нужно было подержать в руках труд всей его жизни — «Пирамиду».

Мало того, он даже продолжил ее править — хотя правки эти в издание уже не вошли.

Ольга Овчаренко вспоминает, как однажды приходит она в больницу, а там сидит член редколлегии «Нашего современника» медик Лев Лукич Хунданов, и Леонов диктует ему один из вариантов «ересей Матвея» — размышление о том, зачем Богу понадобились люди.

Какая завидная, Боже мой, воля!

Вскоре старик приехал домой.

К нему даже голос вернулся: твердый и четкий.

24 марта 1994 года роман «Пирамида» был подписан в печать.

В последние майские дни ему принесли сигнальные экземпляры романа, и он поглаживал книги рукой, умиротворенный, спокойный, казавшийся почти уже бессмертным.

Но что ему было делать еще на земле?

Незадолго перед смертью он сказал:

— О жизни мне известно все. Смерть — вот кульминация человеческого познания. Осталось самое последнее и самое таинственное…

Глава тринадцатая «Пирамида»

Пришедшие вослед

С последней книгой Леонова связан один парадокс: о ней достаточно много писали специалисты, статьи и научные работы, посвященные «Пирамиде», могут составить уже серьезный многотомник… и в то же время, по большому счету, книгу эту можно назвать малоизвестной, прошедшей мимо великого количества людей, которые ознакомиться с ней были просто обязаны — и не ознакомились. Скажем, подавляющее большинство литераторов и критиков нового поколения.

Но не все, к счастью.

Влияние последней книги Леонова, несомненно, сказывается на сочинениях Алексея Варламова и Дмитрия Быкова.

Оба — авторы любопытных эссе о Леонове, оба почитают его за одного из крупнейших писателей ушедшего века.

Уважение к Леонову в обоих случаях представляется нам достойным некоторого удивления в силу того, что творчество его порой вступает в серьезные противоречия с убеждениями и Быкова, и Варламова.

Последний является писателем православным, уверенным в том, что «…русская литература всегда была по натуре христианкой», в то время как до «Русского леса» Леонов был писателем, как минимум, антиклерикальным, а «Пирамида» — так это просто рассадник ересей, в том числе и антихристианских, о чем Варламов отлично осведомлен.

Что до Быкова, то он автор известной теории о варягах и хазарах, поочередно угнетающих коренное население России: в этой градации, памятуя о тех признаках, которыми Дмитрий Львович наделяет «угнетателей», Леонов является безусловным варягом (надо пояснить, что ни варяги, ни хазары Быкову не милы). Внечеловечность Леонова, и мрачность его, и ледяные космические сквозняки, пронизывающие его мировозрение, — тому порукой… Не говоря о достаточно серьезном (и тоже варяжском) отношении Леонова к Сталину, в которое, впрочем, Быков, если верить его эссе о Леонове, последовательно не желает верить.

В любом случае, очевидно, что Варламова и Быкова можно отнести к ключевым фигурам современной литературы, и в этом смысле интерес их к Леонову знаменателен.

И Варламова, и Быкова так или иначе волнует тема конца времен, истончения всех истин, взаимоотношений человека и Бога (смотрите, к примеру, романы «11 сентября» Варламова и «Списанные» Быкова).

Леонов схожим образом (но раньше) сформулировал идею цикличности русской истории, к которой Быков неустанно возвращается и в своей прозе, и в стихах, и в публицистике.

В «Пирамиде», прочитанной и не раз перечитанной Быковым самым внимательным образом, есть такой фрагмент, касающийся одного из героев — Вадима Лоскутова: