Подельник эпохи: Леонид Леонов

Леонов, естественно, не мог знать всего происходившего, но не почувствовать вновь сгущавшуюся тьму над головой было трудно.

И в это же, напомним, время, находившийся вдалеке от Советской России Владимир Набоков едко завидовал Леонову, у которого поставили сразу две пьесы два крупнейших театра страны. Знал бы он, кому завидовал…

Не выдержав, 3 июля Леонов просит жену, Татьяну Михайловну, сходить к Александру Фадееву, спросить у него: чего ждать, как быть? Фадеев, занимавший должность секретаря Союза писателей и в 1939 году введенный в ЦК КПСС, безусловно, был тогда самым влиятельным человеком в советской литературе. Дача его в Переделкино была неподалеку от леоновской, и до какого-то времени они поддерживали дружеские отношения, захаживали друг к другу в гости.

Почему пошла именно жена, понятно: Леонид Максимович никак не хотел компрометировать Фадеева своим приходом — все-таки Леонова прорабатывали на каждом углу.

Татьяна Михайловна вернулась огорошенная:

— Лёня… Дело плохо. Он даже меня не принял. Посмотрел со второго этажа и не спустился…

У Фадеева были гости. Непременный участник всех «проработочных кампаний» критик Владимир Ермилов выглянул из-за плеча Фадеева, увидел супругу Леонова и сразу исчез.

Этому Ермилову, к слову сказать, приписывают авторство фразы «маразм крепчал».

Крепчал, да.

Спасение снисходит неожиданно. 4 июля 1939 года одна из главных государственных газет — «Известия» (в ее издателях значился Президиум Верховного Совета СССР) публикует чуть ли не на половину полосы статью критика Марка Серебрянского «Леонид Леонов». Фактически — это запоздалое поздравление с юбилеем.

Недооценить факт публикации невозможно: достаточно сказать, что в «Известиях» в том году ни одной подобной статьи ни о ком из писателей не появилось.

Так товарищ Сталин передал дружеский привет Леонову. Ты вот, товарищ Леонов, убил Курилова, а мы тебя, товарищ Леонов, пока еще нет.

«Крупный советский писатель, автор “Барсуков”, “Соти”, “Скутаревского”, “Волка” Л.Леонов хорошо известен читательским кругам советской интеллигенции…» — поставленным поздравительным голосом выводит Серебрянский.

Характерен отбор произведений: «Необыкновенных рассказов о мужиках», «Вора», «Дорогу на Океан» и «Половчанских садов» Леонов, видимо, никогда не писал.

Далее Серебрянский описывает, чем так дорог Леонов советской власти.

«Его первый большой реалистический роман “Барсуки”, выдвинувший тогда совсем молодого писателя, почти юношу, в первые ряды советской литературы, был значительным произведением на тему о классовой борьбе в деревне в годы Гражданской войны, на тему о победе большевистских идей и практики над силами, враждебными революции…»

Вообще, мягко говоря, это не совсем так, но Серебрянский свершает тут благое дело: человека спасает, так что пусть говорит дальше.

«“Соть” — другая талантливая книга Леонова — была в числе первых произведений советской литературы, отобразившей тот решительный перелом в настроениях интеллигенции и окончательный переход ее на сторону рабочего класса и партии…»

Кажется, тут Серебрянский несколько путает «Соть» и «Скутаревского», но это детали.

Далее Серебрянский совершает аккуратный прыжок через головы большинства написанных Леоновым романов и пьес: «Творческий путь от “Барсуков” к “Соти” и “Волку” был сложным и противоречивым. Талант и пытливость честного художника вели суровую борьбу с ошибками и ложными представлениями о действительности…»

Но «талант и пытливость», конечно, победили, иначе кто бы его поздравлял в «Известиях».

Правда, победили с трудом, потому что даже в «Барсуках» уже некоторые сюжетные линии, по мнению Серебрянского, «шли в сторону от метода социалистического реализма».

Однако даже полемика вокруг «Волка», уверен Серебрянский, еще раз доказала, что Леонов все-таки на верном пути, а его критики — нет.

«Сколько было наговорено чепухи, способной дезориентировать драматурга! — сетует Серебрянский. — Сколько было нагромождено вокруг “Волка”! Один из критиков, не обременяя себя сложными размышлениями, объявил Леонова “основоположенником детективного жанра”, посколько в пьесе выведен шпион, другой увидел в пьесе всяческие страсти, ужасти и пугало биологизма, третий договорился до нелепого утверждения, что Лука Сандуков больше молчит, чем говорит, и что, заговори он полным голосом, он мог бы оказаться на рощинском бесптичье очень голосистым соловьем».

«Все эти, с позволения сказать, аргументы никакого отношения к пьесе Леонова не имеют и не могут иметь», — резюмирует Серебрянский.

И завершает свою статью так: «Как художник, Леонов молод, ему исполнилось в этом году сорок лет, это пора мужественной зрелости писателя, которую он встречает в расцвете своего дарования».

В тот же день, едва прочитав статью, Леонов — тяжкий груз с плеч! — выходит из дома, а навстречу ему Александр Фадеев, лично. Дошел до соседа своими ногами, не поленился. (По другой версии — все-таки позвонил.)