Подельник эпохи: Леонид Леонов

Борис Пастернак умрет 30 мая 1960 года, за сутки до дня рождения Леонова, и в предсмертном бреду увидит его у изголовья — как он сидит и говорит о «Фаусте» и о дьяволе; и глаза Леонова строги и нездешни, и часть лица недвижна.

Очнется ненадолго и попросит Леонова не пускать в дом.

Глава десятая Evgenia Ivanovna и мистер Мак-Кинли

«Опасный человек»

В ноябре 1959 года, в связи с приближением 50-летия со дня смерти Льва Николаевича Толстого, был создан Юбилейный толстовский комитет. Леонид Леонов стал его главой.

Профессор Владимир Аникин, назначенный секретарем Юбилейного комитета, вспоминал, как все начиналось: «Леонов приехал на улицу Воровского (ныне Поварскую) и, отпустив шофера, поднялся по небольшой парадной лестнице. <…> Леонид Максимович стремительно прошел по коридору к секретарям правления, пожимая руки знакомым. Я увидел его мельком, высокого, стройного, несмотря на возраст. Первое впечатление — совсем не похож на руководителя. В том, как он здоровался со знакомыми, не было нарочитости, в жестах замечалась обходительность, а в движениях — порывистость».

Здесь мы остановимся на минуту и попытаемся понять, что за Леонов предстает пред нами теперь.

Это уже совсем другой человек — в сравнении с тем, которого мы знали до сих пор.

Леонов — действительно сановник, и мы не склонны вкладывать в это определение хоть какой-нибудь негативный смысл. Он человек, облеченный саном, и благо снизошло бы на ту страну, где подобных ему сановников было бы большинство.

Отныне весомо не только его слово — само присутствие Леонида Леонова наполняет смыслом всякое мероприятие, заставляя видевших его запоминать все детали произошедшего.

Леонов пережил кризис середины 1950-х и наглядно бодр. Роман «Пирамида», переименованный из «Ангела» в «Большого Ангела», в работе, завершается вторая редакция «Вора» — новый вариант романа будет опубликована в том же 1959-м.

Минувшей весной страна торжественно и с фанфарами отметила 60-летие Леонида Леонова, и его — во второй раз — наградили орденом Ленина. Писателей такого уровня в Советском Союзе всего двое, ну, может быть, по гамбургскому счету, трое, но, как Есенин в свое время писал, «да, не обойдешься с одним Пастернаком».

С каждой наградою писательская неприкосновенность Леонова становится все более прочной, но, надо признать, читатели рефлексирующие и сомневающиеся со временем начнут сторониться его книг.

В наши с вами дни, спустя не столь долгие, но довольно дурные времена, думается иногда, что читатель — существо переменчивое и суетное порой, а вот политический иммунитет, присвоенный с целью завершения главного пожизненного труда — мы имеем в виду «Пирамиду», — может быть, даже важнее поспешного читательского интереса.

Тем более что в 1959 году о проблеме расставания с массовым и любящим читателем речь еще не шла, и даже напротив. В эти годы Леонов переживает, наверное, третий всплеск народной популярности. Первый был в 1920-е годы и связан в основном с успехом «Барсуков». Второй — это народная драма «Нашествие» и «Взятие Великошумска». Теперь, после многочисленных и даже скандальных публикаций, связанных с романом, после получения Ленинской премии, «Русский лес» читают буквально миллионы людей. Достаточно привести один факт в связи с этим: в течение нескольких лет Леонов получит более восьми тысяч писем от своих почитателей…

Это, конечно, было хорошим подспорьем для исправления настроения.

В Толстовский комитет Леонов попал из очередной заграничной поездки. В прошлом 1958 году он посетил Индию, в начале 1959-го около месяца провел в США. А с 5 октября по 5 ноября того же года путешествовал по Италии и Франции.

И вот теперь, преисполненный впечатлений, в стране Советской.

«…Он сыпал острыми замечаниями, шутил, заряжал вокруг себя пространство — слушатели невольно подчинялись действию его слов, — таким Аникин описывает Леонова на первом заседании комитета. — Он делился мыслями и после заседания, всюду: в коридоре, во дворе, у дверцы своей автомашины, в кабинете у нас, литературных клерков. Оживленный, едкий в насмешках, он находился в каком-то внутреннем движении, словно торопился, спешил. Потом, узнав его лучше, я понял, что тут ничего не было от поведения человека, редко посещавшего “начальство”. Оживленных, иногда откровенно наигранных речей от разных писателей мы, работники аппарата, наслушались в правлении достаточно. Тут было другое — искреннее волнение, шедшее от внутренней, душевной энергии».

Аникин запомнил множество, вполне в духе Леонова, казусов той поры.

Предстоящее торжество Леонид Максимович иронично называет «муроприятие».

Как главе комитета Леонову нужно было вести заседания. Он в ответ машет руками:

— Примусы умею паять, чинить водопровод, делать люстры, пьесы, романы, но не председательствовать.

В первый же раз усаживает рядом Аникина, чтоб подсказывал.

После заседания интересуется:

— Ну, как получилось?

— Хорошо.

— Значит, могу начать карьеру?!

Но карьеру с таким въедливым характером, конечно же, не сделаешь.