Подельник эпохи: Леонид Леонов

«Тут Вадим выдал на-гора достойную поповского отпрыска самодельную теорийку о вращательном, при ленивой внешности, состоянии русского мужика на железной оси его исторической судьбы. Оное состоянье диктуется якобы географическим местонахождением России, тангенциально закручиваемой с обеих сторон евразийскими сквозняками, так что получается волчок чередующихся, всякий раз с еретическим перехватом, супротивных крайностей — от староверского затворничества и сектантского богоискательства с ножовым, по живому мясу, отсечением плотских радостей до маниакальной решимости вывести род людской напролом, сквозь любую пылающую неизбежность, из ямы социальных грехов и грязи в лоно вечного благоденствия, причем спин коловращения может достигнуть критической частоты, достаточной вымахнуть ее из гнезда и полмира разнести в клочья. <…>

…Географическая громадность продиктовала и незамысловатый, ко всякой случайности приспособленный житейский обиход применительно к утрудненной русской действительности с вечной нехваткой чего-нибудь в силу физической невозможности ни поспеть всюду при наших баснословных расстояниях, ни докричаться до царя земного, как и небесного, сквозь такие даль и высоту. С их головокружительных вершин, потребных для обозрения подвластного хозяйства, дни благоденствия и печали распознаются разве только по отсутствию или наличию дымов, застилающих горизонт, людишки же внизу как бы подразумеваются. Отсюда недоделка всего нашего обихода: сразу в красный угол из-под топора. Отсюда каждые два века роковой прыжок через очередной исторический ров и полвека лежки потом с поломатою ногой».

Всякий, кто с творчеством Быкова знаком, определенное созвучие с его поздними рассуждениями здесь, несомненно, услышит.

Хотя, признаем, в деталях у Быкова сама идея круговорота истории (или даже отсутствия оной) осмыслена шире и расписана куда более подробно.

В качестве непроверенного предположения о взаимоотношениях Леонова и Быкова сделаем еще одну замету.

Есть в «Пирамиде» потрясающая сцена возвращения в отчий дом из сталинских лагерей упомянутого выше героя Вадима Лоскутова. Близкие Вадима видят, что с ним что-то не так, но в чем именно дело, понять не могут.

Вадим спит на чердаке, и родитель его — о. Матвей ночью решается с улицы посмотреть на сына. Цепляясь за доску карниза, он подбирается к слуховому окошку.

Приникнув к квадратному отверстию, о. Матвей неожиданно вплотную видит лицо сына.

«Исключительная сила впечатления, — пишет Леонов в романе, — в том и заключалась, что до подобного маневра изнутри последнему (то есть Вадиму. — З.П.) потребовалась бы минимум пара, друг на дружке, ящиков фруктово-тарного типа, коим на пустом чердаке взяться было неоткуда. В таком положении батюшке выгоднее показалось для здоровья сделать вид, будто ничего особенного не приметил. Всё же по миновании некоторого, буквально нос к носу оцепенения длительностью чуть ли не полвека, лишь тогда опомнившийся Матвей довольно резво, с элементами акробатики, спустился наземь, чтобы тем же кружным путем воротиться восвояси».

Пересказывая наутро этот страшный ночной эпизод своей супруге, о. Матвей делает несколько неожиданный вывод из произошедшего: «Ропщем на усатого-то <…> а разве подобную вещь выдержать без закалки?»

То есть он предполагает, что в сталинских лагерях из людей обычных делают сверхлюдей: в том и есть смысл тюремного заключения.

Тут мы должны вспомнить первый (и, пожалуй, лучший) роман Дмитрия Быкова «Оправдание», 2001 года, на схожем предположении и построенный: что часть арестованных в годы репрессий не были убиты, но, напротив, после спецподготовки их использовали при проведении тех или иных военных операций. (В романе Быкова уже после войны в гости к Эренбургу приходит живой и невредимый спецназовец Бабель.)

К финалу быковского романа становится ясным, что всё это авторские предположения, так называемые реконструкции… и Бабель (в числе иных репрессированных) на самом деле мертв.

Как, впрочем, и Вадим Лоскутов — он тоже был уже неживой и приходил в семью свою, по определению Леонова, «шестимесячным мертвецом».

Так одна фраза о. Матвея в «Пирамиде» могла послужить импульсом к написанию Дмитрием Быковым романа.

Прямое отношение к Леонову, а именно, к двум его сочинениям — «Унтиловск» и «Пирамида» — имеет роман Алексея Варламова «Купол».

В самом названии варламовского романа слышится антитеза «Пирамиде». Варламов берется описать не гигантское надгробие человечеству (пирамиду), а возможность хоть какой-то защиты если не всего человечества, то хотя бы его части (купол).

Оба сочинения можно назвать романами-наваждениями (как известно, именно такой подзаголовок имеет «Пирамида»). Вослед за Леоновым Варламов использует приемы смещения и размывания реальности, когда автор нарочно запутывает читателя, не давая осознать, описывает ли он событие, имевшее место в действительности, или некий сон, морок.