Подъем

— Ну и как? Он все так же хорош, как и прежде? — плевать, что мои глаза горят нездоровым блеском, что сердце колотиться настолько быстро, что кровь начинает быстрее циркулировать по моим венам. Не так я представлял нашу встречу…

— Не говори ерунды, — выдыхает, и качнув головой, разворачивается, намереваясь покинуть комнату. И это все? Ни оправданий, смешков и подтруниваний над моей несдержанностью, а лишь гордо вздернутый подбородок и выпрямленная спина?

— Что, даже не поцелуешь? — впервые в жизни, я грубо хватаю ее, возвращая на место. Я слетел с катушек. Устал от ее вранья и попыток выгородить Медведева, устал от собственных переживаний, которые, кажется, донимают только меня. Я больно впиваюсь в ее губы, вкладывая в поцелуй всю горечь, накопившуюся внутри, скорее наказываю за то, что сейчас балансирую на грани, и вот вопрос: ее или себя? Меня злит ее податливость, злит ее неспособность заставить меня успокоится. Стоит ей протянуть руку, подобрать правильные слова и я, возможно, перестану сгорать от негодования. Но вместо этого она стоит словно статуя, принимая мое возмездие, словно признает, что вполне заслуживает своей участи. Я отстраняюсь так же резко, как и притянул ее к себе минутой ранее. Отворачиваюсь и толкаю на диван, не задумываясь над своей излишней грубостью.

— Сереж, — ее голос больше похож на писк, и мне хочется заставить ее замолчать.

— Лучше заткнись, — вновь наполняя бокал, командую не оборачиваясь. Долго пытаюсь выровнять дыхание, желая, чтобы сердце перестало бешено выстукивать в груди. Слышу, как бежит кровь по моим жилам, отдавая шумом в ушах. Минута, две, пять. Сколько мне нужно времени, чтобы окончательно прийти в себя?

- Чего тебе не хватает? — так и не развернувшись в её сторону, спрашиваю уже тише, кажется, окончательно взяв себя в руки.

— Что? — удивляется. Мне не нужно смотреть на нее, чтобы это понять.

— Я спрашиваю, чего тебе не хватает?

— Не понимаю…

— Не понимаешь? — стремительно преодолевая разделяющие нас метры, нависаю над ней и опускаю свои ладони по обе стороны от ее бедер. — Денег? Внимания? Заботы? Скажи! Я всю голову сломал, пытаясь понять, чего еще ты от меня ждешь! Четыре года! Четыре года, я как какой-то юнец потакаю твоим капризам, исполняю твои желания. Ничего не прося взамен. Нет любви?! К черту, я готов мириться и с этим! Не хочешь светиться в прессе? Пожалуйста! Мне не привыкать эпатировать публику и плевать, что обо мне думают люди, когда я раз за разом прихожу один на эти чертовы светские сборища! Может, луну тебе с неба достать, чтобы ты перестала вспоминать своего бывшего?

Она, кажется, не дышит, слушая мою тираду. А в моей голове вертеться слишком много вопросов, озвучить которые мне не хватает сил. Я опустошён. Чаша терпения переполнена и сейчас разливается по моему нутро колючим холодом.

— Хочешь к нему? — вновь хватая за рукав, поднимаю ее тело с дивана. — Отвечай?

— Сережа! — замечаю, как соленные капли стремительно стекают по ее щекам, пропадая где-то под воротом блузки. — Перестань!

— К черту! Давай, катись к нему, пока тебя не опередила очередная предприимчивая художница! Давай! — не обращая внимания на ее слабые попытки оказать сопротивление, тащу ее по коридору. — Давай! А я уже сыт по горло! Живи, как знаешь! Видимо, ты получаешь больное удовольствие, позволяя ему вытирать об себя ноги! Только не думай, что я стану ждать, пока он вдоволь наестся семейной жизни!

Я выставляю ее за порог и пинаю напольную вазу, подаренную моей матерью. Смотрю, как керамика рассыпается на сотни осколков, разлетаясь по паркету, и провожу рукой по лбу, удивляясь, до чего докатился. Скорее на автомате, переворачиваю вешалку для верхней одежды, и быстро возвращаюсь в гостиную, опустошая бокал до дна. Мне ее не понять. Не понять женщину, так упорно пытающуюся меня убедить в своем безразличии к бывшему мужу, при этом с такой легкостью, назначающую ему свидания. Для чего тогда эти слезы, попытки установить мир в наших отношениях, если в итоге в мое отсутствие они мило обедают в кафе напротив?

— Семен переночует у моей мамы, — она вздрагивает от моего столь внезапного появления, а я устраиваюсь рядом, неуютно ежась на мартовском ветру.

— Хорошо.

— Да, уж… — и вновь замолкаю, погружаясь в свои размышления. Ревность слишком разрушительное чувство. Впрочем, как и женское упрямство, непонятно чем продиктованное…

— Устал я, Марусь. Пора нам с тобой закруглятся, — прикуривая сигарету, тихо сообщаю жене и, сам содрогаясь от своих слов. — Не могу больше. Эти полгода вытянули из меня все соки.

— Сереж, — она касается моей прохладной ладони и устраивает щеку на моем плече. — Я с ним не спала…