Подъесаул Гундоровского полка

- Слова-то, какие из уст простого мужика – удивился ротмистр фон Рибен, Пётр Николаевич, колчаковец.

Романов на него покосился и продолжил:

- Всё забываю, как этого нового-то звать?

- Сталин.

- Сталин – я помню. Имя забыл.

- Иосиф.

- Еврей что ли?

- Нет, грузин.

- Хрен с ним, грузин так грузин. Андрей – первый, да боюсь не последний. Не видать нам родной стороны, господа хорошие, помяните моё слово.

Ему никто не возразил, понимали, что так оно и будет. В кельи наступила гнетущая тишина, как при покойнике.

- Неужели всех? – задал глупый вопрос самый молодой из зеков Юрий Колесов, двадцатидвухлетний сын генерал-майора царской армии.

- На Бога уповать надо – пробасил отец Глеб. – На милость его.

И, как не странно, оказался прав. Под расстрел попал через некоторое время Илья Романов, остальные отсидели свой срок, освободились и до старости служили в Красной Армии, только генерал-майор Юрий Колесов погиб в 1945 году недалеко от Берлина. А отца Глеба тоже отпустили, но в 1938 году опять арестовали, и он сгинул перед войной где-то в казахских степях.

- Молись, раб Божий – сказал священник, - уповай на Господа и молись, больше тебе ничего не остаётся.

- Не охота – покачал головой подъесаул и стал скручивать цигарку. – Казаки не перед кем и не перед чем голову не склоняли. О чём Бога просить? Что будет, то и будет. Знаю, что вдову мою и сирот моих по обычаю казачьему, казаки не бросят, что уже легче.

Только докурил, как вошли двое конвоиров и скомандовали:

- Зайцев! На выход.

Жена, Авдотья, в белом платочке в синий горошек и с таким же узелком в руках кинулась в объятия мужа. Васильковые большие глаза радостно распахнуты. Целуя мужа, она приговаривала:

- Как же ты исхудал, родной мой. Я тебе гостинцев принесла.

- Ну, будет, будет – отстранил жену Андрей, - на людях не хорошо это.

- Андрюшенька, это раньше было нельзя при людях. А теперь весь уклад христианский порушили. Жизнь поломали. Как только не грешат на людях и Бога не бояться.

- Ладно, ладно, Дуня, пойдём отсюда. Всё равно не хорошо. Они – это они, а мы – это мы.

- Похудел-то как – причитала Дуня.

- Так не дома.

Колючей проволоки ещё не было, вернее, была, но не везде. Всё только начиналось. Ещё верили, что врагов Советской власти можно перевоспитать. И время это наивное уже закончилось. Да и побег с этого гиблого места был равноценен самоубийству.

Андрей и Авдотья пошли по тропинке вокруг Святого озера, взявшись за руки, как в молодости, Андрей нёс узелок.

- Тут трава растёт – удивлённо заменила Авдотья.

- Растёт.

- Я думала тут одни камни да ёлки.

- Не только.

- Ты есть хочешь?

- Потом.

Они свернули к лесному Безымянному озеру. Выбрали бугорок, обдуваемый ветром, где комаров поменьше. Тёмно-зелёные ели смотрелись в тёмно-синюю воду, зелёная трава добегала до крутого обрыва берега, серели камни, солнышко светило с голубого неба. Благодать!

- Чудной ты, Андрюша – скромно улыбалась Авдотья, - без бороды, коротко стриженный, только усы и остались от прежней жизни.

- Так неволя.

- В чём забрали в том и ходишь.

- Нет. Кое-что от красного Креста перепадает. Тут, если кто умрёт, то его одежду начальство перераспределяет нуждающимся.

- Правда? Нищета какая-то.

- Так точно. Работать надо, что б деньги были, а не чаек считать.

- Каких чаек?

- Да любых! Тут так охрана зеков развлекает и унижает заодно.

- Господи спаси!

- Да ладно – махнул он рукой. - Обжились на хуторе-то?

После ареста мужа Авдотья перебралась на хутор Петровский к свёкру и свекрови. Всё-таки в деревне ей с детьми легче было выжить. А родители Андрея, сразу после революции переселились из своей родовой усадьбы в простой казацкий курень. За несколько лет почти забылось, что они донские дворяне.

- Да всё - слава Богу – ответила Дуня – батя, правда, плох после твоего ареста. Да Бог милостив, дождётся твоего возвращения.

Авдотья развязала узелок. Там оказалась курица, варёная картошка, зелёный лук, огурцы, соль и чёрный хлеб.

- Ешь.

Андрей взял картошку, надкусил. Есть не хотелось. С трудом проглотив картофелину спросил:

- Ты сама-то голодная?

- Я-то успею. Дома наемся.

- И я успею. Лучше расскажи: как там, дома.

- Всё - слава Богу, Андрюшенька.

- Яблони?

- Да забросили сад. Одним не управиться, а нанимать кого-то боязно. Хлеб сеем да огород копаем, что бы до новины хватило да сельхоз налог отдать. Батя старый, ему уж за пятьдесят, тяжело ему, всё тебя ждёт.

- Правильно, что сеете мало – одобрил Андрей, - большевики просто так не успокоятся, обязательно придумают какую-нибудь шкоду.

- Думаешь, они надолго?

- Думаю – да.

- Коммуну какую-то хотят сделать. Что бы яблоневые сады возродить. Батю туда в помощь зовут, да он упирается.

- Пусть не упирается. Пусть идёт. Безопасней быть с победителями. Не думаю, что он там сильно перетрудиться. А какой ни какой прибыток будет. Ну и защита от новой власти. Хотя… Ладно. Как мать?

- О тебе каждый день молиться, а ночами плачет.

Андрей отвернулся, мука страшная исказила лицо, но он справился с собой и спросил:

- Дети как?

- Хорошо. Учатся. Миша, правда, ленится, а Варенька усидчивая, хорошо учиться.