Подглядывающая (СИ)

Я понял Ренату, ощутил глубину ее замысла, пропитался ее мыслями – и это словно сделало меня тверже. Я чувствовал сопричастность к тому, что она делает. Право находиться рядом с ней. И, конечно, я чувствовал любовь.

Глава 14. День 328

Часы над камином бьют полночь.

Наклоняюсь, чтобы взять со столика стакан с виски. Эй не шевелится, но из-за моих движений его ладонь скользит выше – и я невольно делаю вдох поглубже. Мне нравится это ощущение – когда тело само по себе реагирует на прикосновение.

Делаю большой глоток. Виски теплый, густой, обжигающий. Проваливается вовнутрь комом. Алкоголь позволяет мне и дальше слушать историю Эя, а не копаться в себе. Не задаваться вопросом, что я, черт побери, здесь делаю, – полуобнаженная, на диване Эя. И почему позволяю его ладони блуждать по моему бедру.

Эй принимает стакан из моих рук. Делает глоток, глядя мне в глаза.

– После того откровения на чердаке мы с Ренатой стали много времени проводить вместе. Однажды я даже побывал в ее доме. Три квартиры на первом этаже старой, почти старинной, двухэтажки были объединены в одну – вылизанную, вычищенную, отбеленную и позолоченную. Окна-эркеры, лепнина на потолке, колонны. Я такую роскошь видел впервые. Родители у Ренаты оказались непростыми людьми – приближенными к власти.

Знаешь, что меня удивило? Во всей квартире, даже в спальне Ренаты, не было фотографий, если не считать пары семейных портретов на полке над искусственным камином. Согласись, Эм, это странно, когда в доме у человека, одержимого фотографией, нет ни одного яркого художественного снимка. Но тогда я вопросов не задавал, просто наблюдал.

Если тебе интересно, сексом мы не занимались, не смотря на то, что временами мы оба ощущали себя взболтанными бутылками шампанского. Я был несовершеннолетний – а положение ее родителей обязывало соблюдать формальности.

Тот еще был год! Постоянно находиться рядом с Ренатой, но держать себя в руках. Так могла и крыша поехать. Но я ждал – потому что знал, ради чего все это.

Наш руководитель Юрий Викентьевич – он же Юрий Стропилов, как ты, наверняка, уже догадалась, – всегда находился где-то неподалеку, но не мешал нам. Это сбивало меня с толку – я был уверен, что у них роман. Но еще больше меня сбивало с толку другое.

После нашего разговора на чердаке Рената ни разу не показывала мне «тайных» снимков. Природу, людей, тени – все, что угодно, но только не их. Думаю, она была бы не прочь и солгать, что таких фото не существует.

Пазлы сошлись следующей зимой на открытии выставки Стропилова. Пригласительный вручила мне Рената. Она и составила мне компанию на выставке.

Этот день я не забуду никогда.

Тебе знакомо такое ощущение, Эм, когда мысли проворачиваются в голове, будто старые, ржавые шестеренки, – когда словно физически чувствуешь их срежет и лязг – металл на металл? Вот нечто такое я испытал на выставке, когда, под руку с Ренатой, вошел в зал и увидел…

– Закрой глаза, Эм, – Эй ждет, пока я не выполню его просьбу. – А теперь представь. Просторный светлый зал, мраморный пол. Полно народа, вечерний дресс-код. Пирамиды из бокалов с шампанским. По залу летает легкий шепоток – такой же звук блуждает в бокале, который я крепко держу за ножку. Все по-настоящему, все серьезно.

И вот я останавливаюсь перед фотографией такого размера, что руками не обхватить. Хотя «останавливаюсь» – слабо сказано. Скорее, спотыкаюсь об увиденное.

Потому что эта фотография – тот самый снимок, который Рената показывала мне на экране фотоаппарата, когда она пробралась ко мне на чердак. Тот самый снимок, который запечатлел меня, спящего, переживающего кошмар во сне.

Тогда, на выставке, у меня тоже было ощущение, что я переживаю кошмар во сне.

Потому что картина реальности, которую я носил в себе, рассыпалась, а вместо нее, по кирпичикам выстраивалась другая.

Фотографировала Рената, но автором фото значился Стропилов.

Рената об этом знала. Значит, не кража, а договор.

В квартире Ренаты не было фото.

Рената не показывала «тайные» фото никому – кроме Стропилова.

Почему?!

Я перевел ошарашенный взгляд на Ренату. Она смотрела мне в глаза спокойно и прямо, заставляя в одиночку переживать потрясение. Разве что чуть сильнее сжала мой локоть – просто рефлекс, никакого сожаления… Открывай глаза, Эм, ты увидела достаточно.

Эй снова прикуривает – уже третью сигарету. Не помню, чтобы он раньше так много курил. Убирает ладонь с моего колена, чтобы на него не падал пепел. Затягивается, прищурив глаза, – то ли от дыма, то ли, чтобы поглубже заглянуть мне в душу.

Он лежит почти в той же позе, как и до начала истории, но теперь в нем нет и капли покоя. Я чувствую его ноющую боль под ложечкой, душевный надлом, смятение и сожаление. Сейчас Эй кажется мне человечным, ранимым и близким. Мне приходится напомнить себе, что ключевое слово «кажется».