Подгоряне

Дедушка всполошился не напрасно, ибо ремень, его был бы бесценным

приобретением для тех, кто скоблит свой подбородок по старинке опасной

бритвой. Сработанный из настоящей кожи, он от долгого употребления был

черный, как деготь, и скользкий, как стекло. Ничего не было лучше, чем

поправить, "навести" бритвенное лезвие после того, как наточишь его на

бруске. Словом, дедушка знал ему цену, а потому и поднял панику: с

незапамятных времен он как зеницу ока хранил свой ремень.

- Вы что тут табунитесь, таращите свои зенки! - набросился он на Ирину

Негарэ и Анику Суфлецелу, вынужденных прервать милую их сердцу беседу. -

Может, и вы носите штаны?.. Аль никогда не видали мужского ремня и прибежали

глянуть на него?.. Я натерпелся столько страху из-за него!.. До сих пор

трещит голова, как расхристанная молотилка!..

Не имея решительно никаких секретов от людей, старик выкладывал им все,

что скапливалось у него в голове и на сердце. Испытывая давнюю неприязнь ко

всем, кто жил за лесом, то есть к жителям Чулука, он говорил им об этом

прямо в глаза. Не мог простить им и того, что при дележе помещичьих угодий

эти "дымари", эти "нищие" прихватили самые плодородные земли и создали на

них богатейший совхоз. С этим, может быть, дедушка со временем и примирился

бы, но вот того, что там женщины ходят в брюках, вынести уже не мог. А то,

что еще и внука переманили к себе, увеличивало стариковский гнев до крайней

степени. Богатые, шумел дед, в финских банях парятся, а еду для себя

готовить не умеют. Кроме студня из молодого барашка других блюд и ее знают,

не научились готовить. Не забыл обругать за глаза и своих дочерей,

повыходивших замуж за "дымарей". Ругал на чем свет стоит и их храмовой

праздник - день святой Марии. Угодил на злой стариковский язык и Василе

Суфлецелу, который привел свою Анику тоже из этих мест.

- Не нашел черный баран невесты в своем селе! - кричал дедушка. - Она,

ведьма, купила его за амфору вина и наплодила ему полный двор байстрючат. И

внука моего купили за ломоть жирного чернозема. И он поддался, коровья

образина!..

Покидая двор Никэ, дедушка с яростью хлопнул калиткой. Успокоился

маленько лишь у своего колодца. Впрочем, ненадолго. Через минуту его вновь

прорвало:

- Круглый год из-за дыма и тумана их села и не видать, а вот поди ж

ты - черешни у этих проклятых "дымарей" поспевают раньше, чем у меня, на

целых две недели!

Досталось и туману, и дыму, и черешням, которые будто не знают, где им

родиться, как созревать; попутно - в какой уж раз! - обрушивался с бранью на

дочерей, вышедших замуж за этих ненавистных для него "дымарей" и чужаков.

Больше всего перепадало Никэ, этому "предателю рода и племени", как

выразился старик.

- Я как в воду глядел, когда говорил, что из этого паршивца непременно

вырастет городской бубличник! - разорялся он.

Затем шли перечисления всех преступлений внука. Одно из них было, с

точки зрения дедушки-, совершенно уж непростительным. Привез, возмущался

старый ворчун, жену аж с берегов Дуная, а она, как верховая кобыла,

оказалась бесплодной. Не может родить хотя бы одного байстрючонка, который

порадовал бы старика на склоне его лет, под конец жизни. Устлала и завещала

весь дом коврами, бездельница, заставляет всех разуваться у порога!.. Черта

с два: нога почтенного старца и не ступит никогда за этот порог! Разве она

не знает, что он с величайшим трудом развязывает шнурки, когда готовится ко

сну в своей хибарке?! У него и без разувания, без этих проклятущих шнурков

скрипят все кости, а ключица повреждена еще в молодые годы.

- Привередливый старикашка, - улыбается Никэ. - Только баня моя

пришлась ему по душе.

Никэ с его характером нелегко вывести из равновесия. Его толстую кожу

не проткнешь и цыганской иглой. Дедушкино буйство для Никэ вроде спектакля.

Вот и сейчас, возясь со своим мотоциклом, брат корчится от смеха, вспоминая

трам-тарарам, поднятый неуживчивым стариком.

- Предлагал мне перебраться в его конуру! - хохочет Никэ. - Обещал

научить кроильному искусству. Бондарничать и столярничать обещался научить.

Когда же я не принял его предложения и перебрался сюда, дедушка и тут не

дает мне житья. Придирчиво следит, что я тут делаю, как веду хозяйство.

Боюсь, что в один прекрасный день он приволочет свое кроильное решето и

установит в моей передней! Он уже приглядел в сенях, в одном углу, место для

крупорушки...

- Перестал бы ты, Никэ, валять дурака, молоть языком! - пытался я

остановить брата. - Довольно врать!

Никэ смотрел на меня в крайнем удивлении.

- Думаешь, вру? А ты спроси у родителей. Старик до сих пор бережет

свою ручную мельничку, жерновок то есть, как редкую драгоценность. И решето

хранит так же, хотя уже давно никто не пользуется им. Ни мельничка, ни

решето никому теперь не нужны: отошло их время. Тем не менее дедушка

продолжает ухаживать за своим инструментом. Сам уже не может поднять камень,