Подготовительные курсы

Они просто пожертвовали моей машинкой. Они пожертвовали мной. А ведь жертвовать можно только собой, и только добровольно. Тот, кто жертвует другим, не спрашивая его согласия, называется тираном.

Небольшое оправдание для матери, правда, имелось. Она сама всегда, и всем жертвовала. Патологически жертвовала всем и для всех. И развод с отцом…

Нет, это уже совсем другая история.

Вот, так всегда. Хочешь рассказать о ком-то, а рассказываешь — всё равно о себе. Ну, да ладно…

Глава5

Мы сидели с матерью в коридоре мед. института и ждали доцента, заведующего кафедрой «Кожных и венерических болезней».

Атмосфера института подействовала на мать. Она сказала мне, с грустью глядя в мои честные глаза:

— Боже, какой ты дурак! Сколько людей учится! Почему именно ты вылетел из института!?

Я отвёл свои честные глаза и посмотрел в пол. Линолеум в коридоре был протёрт в середине и ещё сохранил свой рисунок по краям. Линолеум был в меру чист, в меру грязен. Лето уже закончилось, но дожди ещё не пошли.

— Да, мама, — сказал я.

— Что — «да»?

— Я дурак.

— Прекрати! Прекрати прикидываться, хоть здесь!

— Я не прикидываюсь.

— Не знаю, что лучше…

— Лучше — дурак, — вздохнул я.

— Да, — сказала мать, — умные — на вес золота…

Мать прикрыла глаза. Наверное, чтоб ненароком не выплеснуть то, что бурлило в её душе.

Лекция закончилась. Студенты высыпали из аудитории. Множество симпатичных девчонок в белых халатиках. Я только расслабился чуток, как мать толкнула меня в бок:

— Вставай!

Из аудитории выходил доцент. Мужчина лет сорока пяти, крупный, ухоженый, вальяжный. Чистое лицо, волосы с проседью хорошо подстрижены. Тонкий запах дорогого мужского одеколона. Или духов. Не засаленный галстук.

Видный мужик!

Мать быстро-быстро перекрестилась. Нет, я не могу сказать, что моя мать была такой уж верующей. В церковь она почти не ходила, только на Пасху, и под Рождество. Просто в данный момент, как я понимаю, матери не у кого было просить помощи.

«Господи, помоги», — прошептала мать. Правильно.

А я даже не мог чётко определить, чего хочу. Я бы и в Армию пошёл, в конце концов. Я плыл, как «утлый чёлн, по воле волн»…

— Анатолий Петрович! — бросилась за доцентом мать. — Мы к Вам, на консультацию. По направлению из военкомата. Мы Вам звонили…

Мать бежала за Анатолием Петровичем. Анатолий Петрович внимал, не поворачивая головы.

«М-да…» — подумал я.

Доцент подошёл к своему кабинету. Потом обернулся, и посмотрел на нас с матерью.

Интересно было бы взглянуть на нас его глазами! Интересно, увидели бы мы что-нибудь выдающееся? Отнюдь…

Сначала — я. Худой, плохо подстриженный, с отростшими волосами. Одетый… ну, так… не важно. Футболка, ветровка, не первой свежести джинсы. Кроссовки рваные.

Ну, и мать… Волосы уже седоватые. Может, она и такая же по возрасту, как этот доцент, но выглядит… Даже не усталая, нет. Потому что усталость подразумевает, что человек выспится, прогуляется, и снова будет хорошо выглядеть. Но мать… эта усталость, эта озабоченность сидит у неё в каждой поре, в каждой морщинке, в каждом изгибе её тела, не так уж и плохо изначально устроенного.

И одежда у матери… «Прилично, но небогато». «Бедно, но чисто». Можно было бы вспомнить пару цитат из классики, по этому поводу. Но я не вспомнил. Я не так уж много читал классики. Хотя, наверное, гораздо больше многих одноклассников. Вот, напимер, «Героя нашего времени».

Разумеется, не нашего. Героя ихнего, прошедшего времени.

«М-да…» — подумал я снова.

Что подумала мать, я не знаю. Но мать же не дура. Она подумала то же самое.

— Входите, — пригласил нас доцент, оценив нашу наружность.

Меня он заставил раздеться и осматривал очень недолго.

— Одевайся, — произнёс доцент.

Затем последовала пауза. Мать стояла перед доцентом, как троечница у доски.

— И Вы хотите, чтобы я подтвердил диагноз? — как-то странно поинтересовался доцент.

— Да, — еле слышно произнесла мать. — Сына из института отчислили… У нас никогда не было подобных проблем… В Армию…

— Я думаю, Вы понимаете, что псориаза тут и близко нет. Тут себоррейный дерматит, в чистом виде.

— Но…

— Этому… — доцент назвал по имени-отчеству дерматолога военкомата, — давно на пенсию пора. Всему есть свой срок, у всего есть свой предел.

Мать молчала.

— Вы приводите мне двадцатилетнего парня, у которого в карточке нет ни одной записи о кожных болезнях, и хотите, чтобы я поставил ему белобилетный диагноз?

Голос доцента повышался и повышался, а мать уже не смотрела на него, и стояла, опустив голову.

— Кто Вы по специальности? — спросил доцент на пике своего монолога.

— Учительница… литературы… — голос матери чуть всхрипнул и прервался.

— Отец?

— Разведены. Давно…

В кабинете стало так тихо, что я слышал не только своё дыхание, но и биение своего сердца.

Доцент сел за стол, взял фирменный бланк, что-то написал на нём, и протянул матери.

— Поставьте печать в регистратуре, — сказал он. — До свидания.

Мы с матерью дематериализовались из кабинета. Потом мы быстро шли по какому-то коридору и упали на скамейку около очередной двери.

— Подожди, — тяжело дышала мать, — подожди, я возьму очки.