Подготовка к современной войне

У всякой террористической акции есть два аспекта — рациональный и иррациональный. Рациональность террора заключается в том, что с помощью чрезвычайного насильственного действия, которое настолько выходит за рамки социальных норм, что заставляет людей системы идти на уступки террористам, достигается конкретная политическая или социальная цель: выпуск на свободу других террористов, признание некоторых политических и этнических свобод, подрыв социальной стабильности в обществе, создание кризисного психологического климата, широкая демонстрация существования определенных групп, которые в нормальных условиях строго замалчиваются и т.д.

Опыт показывает, что очень часто эти рациональные цели достигаются, но эффект от них остается очень локальным, как по времени, так и по социальному объему. Застигнутая врасплох система вначале подчиняется террористам (даже если им не идут на уступки); они получают возможность широчайшего информирования общества о себе и своих программах. Но вскоре мгновенный прорыв сводится на нет сложными ходами тех, кто имеет достаточно власти и времени, чтобы исподволь и постепенно исправлять негативные последствия подрывных действий.

«Мы заявляем, что тот, кто носит униформу — свинья, то есть он уже не является человеческим существом: таково наше решение проблемы. С этими людьми вообще нельзя говорить, и выстрелы здесь само собой разумеются.»

Ульрика Майнхоф

На самом деле, терроризм подчас бывает политически весьма эффективен, и это заставляет предположить, что совершенствование системы социального контроля будет только способствовать росту терроризма, как единственного выхода для полновесного выражения радикально альтернативной точки зрения.

Второй аспект террора — иррациональный — заключается в экзистенциальном опыте, который переживает участник теракта. В данном случае искусственно создается уникальная в обществе ситуация, в которой человеческие существа начинают действовать по совершенно иным законам, нежели конвенциональные системы связей, регламентированные социально–политическим строем.

Так как речь идет о возможности (чаще всего немотивированного — символического) гомицида, то драма «террорист — заложник» приобретает особый, глубинный, почти онтологический характер, потому что наиболее поверхностные пласты личности мгновенно смываются перед лицом возможной и объективированной смерти.

При этом сам террорист становится как бы субъектом смерти, провокатором двойственной агрессии: с одной стороны, он вызывает на себя гигантскую карательную мощь системы, которая концентрирует на нем свое уничижительное влияние, с другой — получает мимолетное, но крайне острое осознание абсолютного господства над судьбой заложников.

Это очень сложный комплекс — в нем есть и глубинный мазохизм, граничащий с религиозным мученичеством (перед лицом заведомо более сильной системы), и очевидный садизм (в отношении низведенных до объектного состояния жертв). В целом же опыт террора возвращает участников к некоторым глубинным, базовым уровням существования, о которых в нормальной жизни подавляющее большинство людей даже не подозревает, но которые невидимо и неосознанно влияют на весь строй человеческой жизни. Этим объясняется т.н. «стокгольмский синдром», т.е. добровольное отождествление заложника с террористом и принятие его стороны.

Дело тут не только в защитном механизме психики: жертва действительно может быть благодарна палачу за урок психологии пограничных состояний и глубинной антропологии, что подчас позволяет человеку спонтанно и травматически осознать собственную природу.

Консервативная сущность террора

Интересно рассмотреть феномен терроризма в свете концепции права крупнейшего мыслителя XX века Карпа Шмитта. С точки зрения Шмитта, существуют два основополагающих подхода к праву. Первый свойственен традиционному обществу, где правовые нормы всегда реализуются через персональный аспект власти (королей в древности называли lex animata in terra, «воплощенным законом земли»). Этот персональный аспект — будь то король, феодал, решение 1 ассамблеи полиса и т.д. — всегда предполагал, с одной стороны, руководство базовыми основами права, принятыми в данном обществе, а с другой — уникальность каждого конкретного решения, принимаемого исходя из неповторимого контекста на основе не подлежащих доскональному описанию волевых, духовных и интеллектуальных особенностей властителя и судии. Таким образом, в традиционном обществе право было неразрывно связано с индивидуальной ответственностью, с органической, жизненной и часто непредсказуемой волей власти.