Подкаменная Тунгуска (СИ)

— Негоже православному валяться с язычницей в постели. Ты бы окрестил её, что ли. Церковь тут есть поблизости?

— Скит староверческий подойдёт?

— В самый раз.

Гость на белье всегда носил портупею, похожую на подтяжки. Под левой мышкой — кобура с пистолетом. Под правой — кошелёк. Он вытащил несколько кредиток.

— Отдашь батюшкам на крещенский сбор и на пожертвование для церкви, ну и за моё здравие пусть помолятся.

— Не много ли им будет?

— Не тебе, мужик, решать.

ГЛАВА 8.0 РАЗГОВОРЫ ЗА ПОЛИТИКУ ПОД ВОДОЧКУ

— Фёкла, бери собачек и ехай к батюшке Мафусаилу! Вот тебе записка к нему от нашего дорогого гостя и деньги за твоё крещение. Как только он тебя покрестит — сразу домой! Никаких гостеваний у родни в чумах. Вшей мне только не хватало.

Тунгуска вся подобралась, как кошка, и стрельнула в их сторону звероватыми глазками-щёлочками. Но на плоском лице не отразилось никакого чувства, словно это была маска неподвижного манекена в историческом музее, изображающего беспощадного воина-мстителя из карательных отрядов Чингисхана.

— Хозяйна! Мне на дальнюю заимку потом надо — олешков посмотреть.

— Знаю твои увёртки!

— В прошлый раз рысь вокруг топталася. И росомахи бродили.

— Ладно, сгоняй и туда, а на обратно пути подстрели мне пару беляков. Зайчатинки чтой-то захотелось. Ну чо, по маленькой для аппетиту перед завтраком, док?

На этот раз гость охотно согласился безо всяких увёрток и отговорок. Тунгуска ушла ещё затемно, наготовив мужикам еды на день. Солнце под конец осени на Етагыре чуть-чуть выглядывает из-за гор только после десяти утра. Поэтому и завтракали при слабеньком электрическом свете, ветряк еле крутился в затишье. А если включить ещё телевизор и компьютер, то электроника съедала почти всю электроэнергию аккумуляторов.

Гость начинал капризничать, как выздоравливающий ребёнок. После долгого и переизбыточного угощения с утра уже изрядно пьяный, он потребовал себе на обед миску лапши с медвежатиной и лосиную серьгу, это такой деликатес на любителя — мягкий нарост снизу на шее у лося:

— Хочу таёжной экзотики!

— Лёва, — панибратски положил Ерофеич ему руку на плечо. — Тебе же недавно язву вылечили. Нужно кушать что-нибудь лёгкое, и вообще есть понемногу, но часто.

— А я буду есть помногу, но часто!

— И не выпивать с утра лишку.

— Буду не выпивать, а пить запоем, назло всем врагам, а особенно назло врагу рода человеческого.

— Ты его этим только обрадуешь, а сам загнёшься, Лёвыч. У тебя вон руки со вчерашнего страху от подземелья до сих пор дрожат. Так-то ты весны не дотянешь. И на кой тогда тебе твои валютные миллионы?

— Спиритус — это дух по латыни! Питие — русский оберег от нечистой силы. Православного ни один чёрт не возьмёт. А я русский?

— Да русский ты, русский, Шманец.

— Тогда я буду пить, потому как питие — веселие Руси есть! Клин клином вышибают. Минус на минус даёт плюс! Русские спаслись только православием и водкой.

— Ага, я хоть ни чуточку не православный, а кержак-кержаком беспоповский, только я, получается, при тебе за бугром буду не телохранителем, а нянькой. Стану тебя в инвалидной коляске катать и памперсы тебе менять.

— Ничего ты не понимаешь, мужик. После сильного нервного потрясения нужна интенсивная терапия седативными медпрепаратами.

— Какими так-то аппаратами?

— Успокоительными лекарствами. Алкоголь снимает стресс.

— Хэх-ты, потрясение у него! Испугался обычного шахтного сполоха.

— Я видел в подземелье рогатого Етагыра с одним глазом, говорю тебе. Тебе достаточно такого объяснения для твоей убогой фантазии, мужик? Ну и отстань навсегда от меня с этой шахтой!

— Это, Лёва, так светящийся в темноте газ из-под земли вырывается, а ничуть не Етагыр в блеске адского пламени.

— Тогда меняем тему разговора и навсегда забудем о моём вчерашнем психическом заскоке в шахте.

8.1

Похоже, доцент Шмонс окончательно смирился с панибратским обращением своего холопа. Такое и в старину нередко случалось, когда кто-то из расторопных дворовых мужиков в открытую издевался над беспомощным паном и даже давал ему тумаков, если тот сильно раскочевряжется. Хозяин с расслабленной волей и ловкий слуга в этом случаем как бы меняются ролями, когда остаются с глазу на глаз.

Ерофеич без прислужницы целый день носился по избе и пристройкам для скота за хозяйскими нуждами, по-бабьи хлопотал у печи, а пьяненький Шмонс дремал перед маленьким телевизором с китайскими программами безо всяких субтитров. Фёкла вернулась из церкви ближе к полуночи.

— Покрестилась? Покажь крестик.

Нательный крест был из чистого золота и на золотой же цепочке.

— Поносила? Теперь сымай!

— Чего уж так безбожно! — возмутился даже Шмонс, которому вообще-то все обиды тунгуски были безразличны.

— Сымай, кому сказал! Нечего ихнюю дикарскую породу золотом баловать. Я ей деревянный вырежу на простой верёвочке.

— Так твой крест нательный из дерева же ещё нужно в церкви освятить, мужик.

— И так сойдёт. А теперь будём спать! Фёкла, отведи нашего пьяного хозяина к себе в постель.