Подкарпатская Русь

Молотил он торопливо, боялся, что чужие шумы снова накатятся, толсто накроют, забьют её голос.

– Привет тебе, дочушка, из потустороннего мира! – ляпнул он не думая и покосился на стариков.

В окаменелых лицах растеклась обида, и увёртистый Иван, больше адресуясь к старикам, нежели к Маричке, пустился в пояснения:

– Это ж натурально так! А ну глянь на глобусе, у тебя за спиной на телевизоре стоит. Глянь, где будет Калгари от наших Белок? Ей-же-ей, по ту сторону от воды. Так что не ошибаюсь я… Как ты там? Не разругалась ещё со своим Васильком?

– А чего нам ругаться? У нас с ним всё очень даже прехорошо!

У Ивана всё так и оборвалось.

– Невжель, – обмякло спал голосом, – невжель настолько хорошо, что может статься плохо?! Дочушка, – заговорил просительно, – ты у меня умница. Голова у тебя на плечах не только для платка. Поосторожней ты с этим соколиком. Поосторожней!

Маричка бросила с вызовом:

– Осторожничай не осторожничай – всё. С лаптями проехали! При Вас же отнесли заявку.

«Отнесли, ну и отнесли. А ты подберегись, – думал Иван, злобясь, что вслух не всё пальнёшь. – Я верю только убитому медведю. Уберегись до Петровок. До дня свадьбы…»

И в трубку:

– Дочуша! Всё твоё не уйдёт от тебя… Будь умничка! Побере…

– Нянько, какой же Вы вредина! Вы б говорили да оглядывались… Не устали нести шелуху? Даже из-за океана дохлёстываете своими цэушками![33] Да если не прекратите – я брошу трубку!

– Сдаюсь, сдаюсь, – примирительно хохотнул Иван, покашливая в кулак и клейко косясь на цепко ловивших каждое оттуда слово стариков. – Сдаюсь…

– Это Вам больше идёт, – повеселела Маричка. – А теперь порадуйтесь… Надийка у нас ударница. Хлопчика вчера родила. Пять триста! А рост – шестьдесят! Поёт гвардеец!

– Божечко мой! У меня внук! – крутнувшись, вскинул к старикам Иван руки, так что телефон сорвался с тумбочки, хрястнулся об пол. Иван быстро его подхватил и, размахивая руками – в одной была трубка, в другой сам телефон, – блажил, прыгал, как кот на раскаленной крыше: – У меня хлопчик!.. У меня ж хлопчик!.. Пять триста! И шестьдесят!.. У меня хлопчик! Пять триста! И шестьдесят!..

Казалось, его заело на этих словах и он уже с пузырьками пены в уголках тонких губ всё вопил, вопил, ничегошеньки не видя и не слыша.

Наконец пришла минута, Иван вернулся в себя и поражённо вылупился на телефон в руках, трудно соображая, а чего это у него телефон.

Однако через короткие мгновения догадался, что говорил с домом и что время ещё не вышло, догадался по дочкиному голосу, звавшему из трубки:

– Нянько! Нянько! Ну куда же Вы стёрлись?

– А никуда я, донечка, не пропадал, – искательно, как-то виновато буркнул Иван: – Тут я, туте…

Говорить стало не о чем. Иван замялся.

– Главное спроси. Про погоду, – с шёпотом потукал кум Ивана по локтю.

– Да! Какая там у нас погода? – пальнул Иван.

– А какая повсегда. Солнушко… Тёплышко… Погодистый денёшек. Я б хотела, а пусть всё лето будет такое… Я вот с поля прибегла… Дело к обеду…

– А тут в самом распале ночь. В самом распале…

Ивану пришла в голову превосходная мысль, и он, обругав себя дурнем, неизвестно на что попусту тратящим деньги и время, досадно щёлкнул себя по лбу. Во весь рот гаркнул в трубку:

– Донечка!

– Нянько! Вы что кричите? Я не глухая. Расхорошо слышу Вас и так…

– Донечка, мамко там далеко?

– А рядом стоят.

– Дай трубку. Нехай с няньком поговорят.

Вложил Иван в тряские отцовы руки трубку.

Скомандирничал:

– А ну говорите. Говорите с мамкой! Не смотрите на меня пугано. В трубку говорите!

Отец не удержал трубку. Трубка вывалилась у него из окаменелых рук и маятно закачалась над самым полом между отцом и сыном.

Из трубки доносился усталый, печальный голос матери.

– И-ва-ноч-ко-о… И-ва-ноч-ко-о-о… – ясно звала из-за океана старуха.

Сын с укором поднял трубку. Тесно прислонил к отцову уху.

Неуверенно отец взял трубку, прижался к ней дряблой, изжитой щекой и горько, навзрыд заплакал.

– Нянько! Нянько! – торопил Иван. – «Что ж литься рекой? Заказанное время выходит. Покупалки[34] идут. Плачено ж!» Скажите хоть слово!

Слёзы градом катились по старым щекам.

Старик покаянно прижимался к трубке. Ни слова не мог сказать.

– Говорите! Говорите же!

Иван сторожко потянулся ухом к трубке.

Прислушался.

Плач шёл и из трубки.

21

Где плетень пониже, там и перелезают.

Спящую собаку не буди.

Старики гости в печальном озарении уходили от Голованей, прижимая к груди по пластинке про Верховину.

Милый подарок с родного краю…

Тот-то что подымется в этот глухой час, когда услышат домашние, как «Верховину» поют сами верховинцы!

Слабая лампёшка перед входной дверью вовсе не кидала свету за порог. В жёлто-мрачной зыбке едва угадывалось ветхое крыльцо.

Кривой кум боком спускался в плотную ночь по печально-певучим ступенькам-клавишам, остановился не на третьей ли ступеньке от верха, поднял защитительно руку к идущим следом двум старикам.

– Хлопцы! Вы как знай себе. А я перепрячу надальшь, – и пустил пластинку за пазуху. Обстоятельно перекрестил обозначившийся кружок.