Подход Кристаповича

Четыре года назад в его институте нашлись шутники: сказали профессору шепотом, имитируя все положенные в таких случаях эмоции, что вечером его возьмут. Основания верить в это у блестящего, ведущего из ведущих китаиста Исая Портнова были - пять лет в Пекине, специальные задания Коминтерна и близость к большим людям были основаниями более чем достаточными. Шутка достигла цели - Портнов исчез, даже без помощи голубых фуражек, освободив дорогу в советники одному из шутников. Вечером Исай не пошел домой - в забитую книгами и красными лакированными коробками с драконами комнату в большой квартире на Тверском, в комнату, где он жил в свое удовольствие пятидесятилетним розоволицым холостяком, - вместо этого он спустился в метро, затерялся там, а через месяц уже стал постоянным его жителем, безумный обросший старик, с индюшачьим носом от постоянных простуд, в той самой тенниске, в которой был в проклятый день, с какими-то тряпками, которыми одаривали его сердобольные молочницы, едущие по утрам от трех вокзалов... Его не искали - к удивлению хорошо понимающих обстановку людей - и даже не гнали из метро - к еще большему их удивлению. Впрочем, много чего было вокруг, что удивляло людей, хорошо понимающих, по их собственному мнению, обстановку, и что совсем не удивляло, к примеру, Мишку, все происходящее прикидывавшего на универсальные мерки если не "Графа Монте-Кристо", то хорошо памятного бегущем Эрфурта или Магдебурга: безумие не подчиняется правилам... Служащие и милиция центральных станций терпели и даже любили старика - он стал чем-то вроде метрополитеновского раввина, с которым шли советоваться о подпольном аборте и прописке казанской родни, о ссуде у знакомого под облигации и о достоинствах постановки "Свадьба с приданым" и прелести актера Доронина. Старик советовал, черпая мудрость из Конфуция и танских поэм - мудрость темную и невнятную, как и положено раввинской мудрости. Но именно невнятность и многозначность, как ни странно, больше всего и нравились сержантам и дежурным но станциям...

Мишка познакомился с дядей Исаем в букинистическом, сошелся очень, старик его полюбил на удивление здравой любовью человека беспомощного к сильному. Мишка же отдыхал с интеллигентным безумцем от строительных сослуживцев и девушек с высоко зачесанными надо лбом волосами и твердым матом вполголоса.

Наконец Кристапович решил оторвать ребе от забавы.

- Посоветоваться хочу, дядя Исай, - сказал Мишка и тихо, но не шепотом, в чрезвычайно кратких словах и без предисловий изложил весь свой дальнейший план. Старик слушал внимательно и никак не проявляя отношения, но если бы кто-нибудь сейчас заглянул в его обычно блуждающие в слабой улыбке глаза, очень бы удивился: взгляд сумасшедшего был ясен, тверд, сосредоточен, как у шахматиста над задачей.

- Другому бы отсоветовал вообще, - сказал дядя Исай, дослушав Мишку, - вас же, Михаил Устинович, одобряю полностью и верю в абсолютный успех. Знаю вашу биографию, особенно военную, знаю ваши аналитические возможности и прекрасные спортсменские качества, и потому одобряю и даже не имею добавить чего-либо существенного. Разве что одно: никаких отступлений от обдуманного и каждый этап - обязательно до конца, до полного исключения всяких последствий. Смерть, Михаил Устинович - не более, чем прекращение того, что уже как бы прекратилось в ином времени. Особенно смерть врага... Во времена танских династий...

Тут Мишке пришлось выслушать небольшую лекцию с цитированием стихов, принадлежащих перу императоров, но минут шесть он вытерпел - это было неизбежное зло при общении с дядей Исаем, да и не такое уж зло, поскольку в этих бессмысленно изящных стихах и прозрачно пустых изречениях удалось с помощью старца кое-что почерпнуть для продумывания отдельных деталей...

Оставив бродягу погруженным в словарь, Кристапович выбрался на поверхность. Сизый воздух поздней московской осени прелестно пах какой-то гарью, папиросами хорошими, что ли, или чем-то еще, что всегда было связано для Мишки с благоустроенной, необщей жизнью в многоэтажных домах по обе стороны начала улицы Горького, с Моховой в районе американского посольства - короче, с хорошей жизнью. И от этого Мишке всегда делалось грустно.

В таком настроении он и шел к машине, приткнувшейся среди загульных "зимов" возле "Метрополя". И счастье Мишкино, что никакое настроение не могло сделать хуже его зрение или полностью выключить внимание - война научила не рассеиваться. Почти от метро увидел Кристапович мелькнувшую за задним стеклом "адмирала" тень, а еще через десяток шагов был уже уверен: сидит, скорчившись на заднем сиденье, какой-нибудь дружок стиляги Фреда и паленого бухгалтера, дружок из числа наибольших асов по части пришить фраера за баранкой. Мишка не умерил шага - полусотни метров ему хватило, чтобы вспомнить и мысленно проиграть все необходимое в таком случае и прикинуть способ выполнения в конкретных условиях.