Подход Кристаповича

Тут Мишка, громко чертыхнувшись, остановился. Он вспомнил, что так и не выложил книгу и конверт, и тут же почувствовал их на груди под рубашкой. Расстегнув пальто, материну гарусную кофту и рубашку, он вынул книгу и конверт, ставший от пота уже влажным. Мишка переложил его в карман штанов, поглубже, предварительно аккуратно разгладив и сложив вдвое. Книгу же при свете луны он попытался рассмотреть - заодно и отдышаться не мешает... Так и есть - он недаром вспомнил о ней, произнеся про себя свой давно придуманный сыщицкий псевдоним.

Имя это он сочинил, уточнив у матери английское произношение своего собственного, фамилию же изменил на похожую, которую тоже слыхал от матери - книги о сыщике Эркюле Пуаро отец иногда приносил, брал у кого-то на службе. По этим книгам мать все собиралась начать заниматься с Мишкой английским, но так и не успели, только несколько штук перевела для Мишки вслух - чтобы заинтересовать. Еще она хотела начать заниматься с Мишкой французским, но тоже не успела - он тогда ничем таким заниматься не хотел, гонял во дворе футбол, на даче играл в волейбол до темноты со взрослыми, в воскресенье ездил с отцом на "Динамо".

А теперь Мишка в школе учил немецкий.

Обложка книги, найденной возле дачи, была точно такая же, как у тех, что приносил отец. Конечно, это была английская книга. Мишка и сразу почти догадался, а теперь был уверен. Она была напечатана на серовато-желтой тонкой бумаге, а на бумажной обложке была цветная картинка: не то дом, не то рыцарский замок, с башенками по углам, весь в снегу, перед домом большой, наполовину засыпанный снегом черный автомобиль, каких Мишка не видывал никогда, от дома идет на смотрящего, прямо на Мишку, заснеженная аллея, а еще ниже - крупное лицо мужчины с тонкими усищами, в черном пиджаке, с черным бантиком, белое кашне свисает на грудь. И все - лицо, рубашка, кашне - в красных потеках. Кровь. И открытые глаза не смотрят. И нарисовано прямо как живое. И бутылочный свет луны падает со стеклянно-чистого неба на эту обложку перед Мишкиными глазами, и видно все лучше, чем днем, - живее...

Долго разглядывал Мишка обложку, пока лыжи окончательно не прилипли к лыжне. Опомнился, книжку сунул туда же, где была, застегнулся, проверил еще раз, надежно ли спрятан конверт, и побежал дальше. Он уже начинал догадываться, что ему скажут там, куда он бежал.

Последний спуск был самый крутой, Мишка, как всегда, и на этот раз едва удержался на ногах. И вылетел прямо на улицу пристанционного поселка. Притормозил, развернулся, не снимая лыж, боком подобрался к окну в торце длинного барака, известного под названием железнодорожного второго дома, тихонько постучал - три раза потом еще раз...

И только теперь порадовался, что ни разу за всю дорогу через лес и болото не представил себе слепого Пью - раньше всегда представлял его в темноте, из-за этого, закаляясь, часами просиживал в отцовском темном кабинете. Мать возмущалась: "Не понимаю, как человек может проводить время таким образом? Тебе нечего читать?" А отец, вешая в прихожей реглан, посмеивался: "Как же ты не понимаешь, матушка? Он же темноты трусит, волю тренирует... Идем ужинать, Рахметов!" Кто такой Рахметов, Мишка не знал, но на отца почему-то не обижался и сразу шел ужинать, деловито постояв в ванной перед открытым краном - как бы помыв руки...

Дверь барака длинно заскрипела, выскочил в накинутом на плечи взрослом полушубке - полами до земли - сын дежурного по станции Ильичев Володька. Оглядываясь на окна барака, почти все темные, прыгая по снегу коротко обрезанными чесанками, зашипел:

- Ты чего поздно стучишь, Михря? - и, заметив, что Мишка на лыжах, сразу ошалел. - Ты чего?! Через лес!.. Во, Михря, смелого пуля боится...

Стал юлить, крутиться вокруг Мишки, сопеть, слизывать нижней губой свои всегдашние сопли - в общем, Володька есть Володька, недаром и прозвище имел самое ужасное в школе - Вовка-вошка. Противно, но у другого не узнаешь.

- Слушай, Володька, есть к тебе дело, - сказал Мишка. - Только никому об этом понял?

- А когда я звонил? - Володька даже сделал вид, что обиделся, хотя всем было известно, что трепло он первое. Но обида обидой, а интерес интересом. Володька придвинулся, даже перестал перебирать надетыми на босу ногу чесанками. - Ну, какое дело?

- Дай пионерское под салютом всех вождей, - Мишка потребовал скорее для порядка, зная, что если только не пригрозить хорошенько, Володька все равно растреплется. Но пригрозить Мишка тоже собирался - потом.

- Под салютом всех вождей честное, сталинское, - бормотал Володька, на всякий случай и перекрестился, обернувшись в сторону спаленной церкви. - Ну, говори, какое дело?

- Вчера вечером что на дороге видел?

Володька даже подпрыгнул, черпанул чесанком снег, выругался:

- Скребена мать! А тебе зачем?

- Надо.