Подходящий покойник

Каминский объяснил, как это произойдет.

Все началось накануне.

В субботу утром, затрудняюсь сказать, в котором часу. Внезапно во сне я услышал глухие настойчивые удары. Сон стянулся к этому шуму: где-то в его глубине, слева, на темной территории забытья, забивали гвозди в крышку гроба.

Я знал, что это сон, что гроб заколачивают во сне. Я знал даже, что скоро проснусь, что усиливающийся стук (молотка по деревянному гробу?) рано или поздно разбудит меня.

И разбудил: рядом со мной в узком проходе, разделяющем нары, стоял Каминский и стучал кулаком по ближней ко мне стойке нар. За ним я различил встревоженного Ньето. Даже спросонья, вынырнув из грубо прерванного сна, я понял, что происходит что-то необычное.

Каминский был не просто приятелем, он был одним из руководителей подпольной военной организации. Что до Ньето, то он был номером один в тройке испанской коммунистической организации. Чтобы Каминский и Ньето вдвоем пожаловали ко мне — такое случалось не каждый день.

Я привстал, насторожившись.

— Одевайся, — бросил Каминский. — Есть разговор.

И чуть позже — в умывальне на втором этаже сорокового блока — они объяснили мне, в чем дело. Я слегка поплескал на лицо ледяной водой. Ватная пелена сна рассеялась.

Умывальня была пуста, все заключенные уже на работе в этот ранний час. Накануне я был в ночной смене в Arbeitsstatistik[5]. В главной картотеке, где я трудился, было не так уж много работы. Именно поэтому Вилли Зайферт, наш капо, ввел ночную смену — Nachtschicht, — чтобы мы могли отдыхать по очереди.

Я довольно быстро разделался с записями о перемещениях рабочей силы, о которых сообщали разные службы. После этого оставалось время поболтать с теми из немецких ветеранов, которые не прочь, — а таких было немного. Собственно говоря, поблизости — только Вальтер.

Остаток ночи я читал. Я закончил роман Фолкнера, который взял в библиотеке как раз на эту неделю ночной работы.

Около шести часов утра, после побудки и выхода команд на работу, я вернулся в сороковой блок. Себастьян Мангляно, мой мадридский друг и сосед по нарам, работал в сборочном цехе завода Густлов.

Так что нары во всю их ширину оказались в моем распоряжении.

Резкий, терпкий привкус дурного прерванного сна рассеялся от ледяной воды из умывальника. Теперь можно и поговорить.

Ситуацию объяснил Каминский.

Сегодня утром пришел запрос из Берлина, из Центрального бюро концентрационных лагерей. Он предназначался для Politische Abteilung, филиала гестапо в Бухенвальде. И дело касалось меня — запрашивали сведения обо мне. Жив ли я еще? Если да, то нахожусь ли по-прежнему в Бухенвальде или же во вспомогательном лагере?[6]

— У нас есть два дня, — добавил Каминский. — Пистер как раз уезжал, очень торопился, запрос будет в Politische Abteilung только в понедельник.

Герман Пистер был старшим офицером СС, начальником Бухенвальда. Оказалось, что он не успел передать запрос из Берлина в лагерное гестапо.

— У нас есть время до понедельника, — повторил Каминский.

Нас с Ньето не удивили осведомленность Каминского и точность его информации. Он не сообщил нам никаких подробностей, просто перечислил факты, но так, словно видел все своими глазами. Например, он сказал, что запрос из Берлина Пистер положил в ящик письменного стола и запер его на ключ. Однако для нас не было секретом, откуда он все это знает.

Мы представляли себе — в общих чертах, разумеется, — как работает система оповещения немецких коммунистов в Бухенвальде.

О полученном из Берлина запросе наверняка сообщил «фиолетовый треугольник» — идейный дезертир, член Bibelforscher.

Bibelforscher, «искателей Библии», или свидетелей Иеговы, к зиме 1944 года в Бухенвальде осталось немного. Их арестовывали за отказ от военной службы по религиозным убеждениям; раньше нацисты измывались над ними, после чего расстреливали. Однако уже давно, с тех самых пор, в частности, как Бухенвальд вошел в орбиту нацистской военной индустрии, выживших Bibelforscher в основном назначали на привилегированные должности слуг, ординарцев или секретарей при эсэсовцах.

Некоторые из них пользовались этим, чтобы помочь сопротивлению, организованному их соотечественниками, немецкими коммунистами, в руках которых были сосредоточены основные рычаги внутренней власти в Бухенвальде.

Таким образом, практически любое важное решение из Берлина, касающееся жизни лагеря, немедленно становилось известным подпольной организации, и она могла подготовиться — чтобы уклониться или смягчить удар.

— Наш информатор, — объяснил Каминский, — смог прочесть только начало запроса из Берлина. Он запомнил твое имя и то, что о тебе требуют сведений. В понедельник, когда документ пойдет в Politische Abteilung, он сможет прочесть остальное. Тогда мы узнаем, кто запрашивает сведения о тебе и почему.

Кто в Берлине еще мог интересоваться моей судьбой? У меня не было на этот счет никаких соображений — нелепость какая-то.

— Подождем до понедельника, — предложил я.