Подходящий покойник

Я обратил внимание, что французское выражение звучит так же, как немецкое. Но я настаиваю, что испанский «цветок в заднице» гораздо забавнее для обозначения удачи. Я тогда еще не знал, что есть и французские выражения, где упоминается задница. Им обучил меня мой друг Фернан Баризон, металлург, сражавшийся в интербригадах, здесь же, в Бухенвальде. Позднее, много позднее одна красивая, очень красивая женщина — единственная из тех, кого я знал, произносившая естественно, не жеманно и не манерно, словечки и выражения из парижского жаргона, изобретательного наречия, полного юмора и лингвистических находок, — употребила при мне это выражение, обозначавшее удачу: «У тебя задница медалями увешана!» И еще более странное и более непристойное: «У тебя вся задница в лапше!»

Как бы то ни было, но в кабинете Буссе в санчасти Бухенвальда у меня не было ни времени, ни возможности пускаться в компаративно-лингвистические отступления.

Буссе продолжал:

— Молодой француз не переживет сегодняшнюю ночь. Завтра утром у нас будет время, в зависимости от новостей из Берлина, записать смерть под его или твоим именем…

Я был в курсе, Каминский мне уже объяснил все детали. Вероятно, Эрнст Буссе хотел подчеркнуть свою роль в этом деле.

— Есть одна закавыка, — продолжал он, — сегодня в санчасти у эсэсовцев попойка. Они отмечают день рождения одного из врачей. Напьются в дымину. В таких случаях они иногда заявляются с проверкой, в любое время… Им нравится копаться в дерьме. Если что, сделаем тебе укол. Не беспокойся, у тебя просто будет сильный жар, и все. Завтра не будешь как огурчик, зато живой.

Он посмотрел на меня.

— Да, толстяком тебя не назовешь, но ты совсем не похож на умирающего, совершенно… Советую тебе в случае чего бредить. Если они придут, скажем, что в твоем случае мы опасаемся заразной болезни. Они их до ужаса боятся…

Вот и все, он жестом отпустил нас. Мы с Каминским вышли из кабинета, он повел меня по коридорам санчасти.

— Твой давешний старый француз, — вдруг сказал он. — Без толку… Он все равно не жилец!

Это было похоже на правду, но я разозлился:

— Во-первых, он не старый! И потом, никогда не знаешь, как все обернется!

Каминский пожал плечами:

— Да нет, тут все ясно, все слишком ясно… Ты видел его глаза? Он сломлен.

Да, глаза. Когда в человеке появляется трещина, когда душа погружается в уныние, мы замечаем это по глазам. Тогда взгляд тускнеет, и в нем сквозит безразличие. В нем не отражается больше ни страха, ни страдания — ничего. Этот взгляд всего лишь говорит — меня нет, я не здесь. И вот тогда уже окончательно ясно — человек сдался, в нем нет больше жажды жизни. Ты помнил, как в этих глазах мелькало любопытство, возмущение, радость, — а теперь видишь, что их обладатель, кем бы он ни был, безмолвно обрушивается в головокружительное небытие. Его нет, он поддался чарам Горгоны.

— Без толку, — повторил Каминский.

Я начал закипать. Вероятно, он был прав, но я злился.

— А для меня есть толк, — раздраженно ответил я.

Он остановился и уставился на меня, нахмурив брови.

— Что ты хочешь сказать?

— Только то, что сказал. Что для меня будет толк, если я хоть как-то ему помогу, пусть даже самую малость.

— Ты чувствуешь себя лучше, так, что ли? Может быть, ты чувствуешь себя лучше всех?

— Не в этом дело. А если и так, это что, запрещено?

— Не запрещено. Но бессмысленно. Мелкобуржуазная роскошь.

Он не сказал «kleinbürgerlich», он сказал хуже. Он произнес «spiessbürgerlich», углубив коннотации мелочности, узости мышления, эгоизма — тех качеств, которые подразумевает это прилагательное «мелкобуржуазный».

Я знал, что он имеет в виду, мы все это уже обсуждали. Для него доставить себе удовольствие, совершив доброе дело, — это мелочь, не стоит усилий. Если он и признавал что-то, то никак не жалость, не сострадание, еще меньше нравственный закон. Каминский верил только в солидарность. Солидарность в сопротивлении, естественно — это была вера в коллективное сопротивление. На время, конечно, но она налагала определенные ограничения. Она непредставима в других исторических условиях, но необходима в Бухенвальде.

— С тех пор как ты здесь, — спросил я его, — неужели тебе ни разу не приходилось делить свой кусок хлеба с товарищем, для которого было уже слишком поздно? Неужели ты никогда не совершал бессмысленных — с точки зрения выживания другого человека — поступков?

Он пожал плечами, — естественно, такое с ним случалось.

— Были другие времена… Командовали тогда «зеленые треугольники» — уголовники, у нас не было такого организованного сопротивления, как теперь. Личный поступок, личный пример был решающим…

Я перебил его:

— Организация, о которой ты говоришь, подпольная… Ее действия, какими бы эффективными они ни были, не всегда заметны — большинство заключенных не знают о ней либо понимают не так. Зато очень заметен ваш особый статус, ваши привилегии Prominenten… Один красивый бесполезный жест время от времени — никому хуже не будет…

Но мы уже дошли до конца коридора санчасти. Он показал мне дверь:

— Это там. Тебя ждут.

Он сжал мне руку.