Подходцев и двое других

«Как с ними тяжело, – подумал толстый Клинков, у которого, несмотря на его добродушие и незлобивость, уже с раннего утра что-то накипало… что-то поднималось отвратительное, неприятное. – Все эти их остроты, взаимные шпильки… Никогда они не поговорят, как люди, а все с вывертом. И завтра это же будет… и послезавтра. Вот тоска-то!»

– Ничего не отвечу тебе, – сказал Громов, поворачиваясь от стены и со злостью глядя на голые мускулистые руки Подходцева, которые тот разминал, вздергивая их к потолку и с треском опуская на одеяло. – Ничего не отвечу на это, потому что плоско острить – это твоя специальность. И потом, пожалуйста, не ввязывайся, когда я говорю не о тебе!!

Как стрела, выпрямился, натянулся под одеялом грузный Клинков и, быстро повернувшись к Громову, вперил в него горящий бешеной злобой взгляд.

– Ах, ты не о нем говоришь?! Нас тут трое… Значит, ты говоришь обо мне?!! Я, по-твоему, паразит?!

– Прошу тебя – без громких фраз, – холодно процедил Громов. – Я знаю, почему ты не встаешь так долго… Потому что сегодня твоя очередь заваривать чай. Ты нас хочешь перележать. Думаешь: «потеряют же они когда-нибудь терпение, вскочут же они и заварят же они когда-нибудь чай. А я тут как тут – встану и напьюсь горячего чайку».

– Господа-а-а, – искусственно удивился Клинков, – Громов постиг человеческую психологию!! Ты слышишь, Подходцев?! Он разбирается в человеческой психологии – этот человек, для которого загадочна психология даже кухонной мясорубки…

– Не вижу большой разницы, – пробурчал Подходцев.

– Значит… ты меня сравниваешь с мясорубкой? – растерялся Клинков. – Свинья, ах свинья! А еще вчера признавался, что встретил во мне человека исключительно тонкой организации.

– Говорил… – цинично согласился Подходцев, – но почему говорил? Просто хотел подмазаться к тебе. Вспомни, что сейчас же после этих слов я попросил тебя сочинить мне заявление в университет, а ты, как дурак, растаял, поверил и сочинил.

– Ну, знаете, – дрожащим от возмущения и обиды голосом проговорил беспомощный Клинков. – Чем дальше, тем я больше убеждаюсь, что я здесь, среди вас, лишний. Наглость человеческая – кушанье не для меня. Я вижу, нам просто нужно расстаться.

Подходцев ехидно прищурился.

– К дяде думаешь поехать?

– К дяде, к черту, к дьяволу, только бы не быть в этом хлеве.

Он со злобой оглядел комнату и вдруг истерически закричал:

– Тысячу раз я вам говорил, чтобы вы не бросали на стол грязные воротнички?! Это вы мне назло делаете?! И я заметил, что как только мы усаживаемся за стол – вы сейчас же подвигаете пепельницу мне под нос. Знаете прекрасно, что я не курю, что мне противен запах раздавленных папирос, – и нарочно ставите пепельницу мне под самый нос.

– Один человек с таким пронзительным голосом сделал блестящую карьеру, – потянулся Подходцев. – Капитан океанского парохода нанял его в пароходные гудки.

– О, как бы мне хотелось вырваться от вас!!

– К дяде? – ехидно засмеялся Громов. – Подходцев, который это уже раз он собирается к дяде?

– Он не каждый день может поехать к дяде, – объяснил Подходцев. – Родственникам тюремная администрация разрешает свидание только раз в неделю – по пятницам. Сегодня он не уйдет. Среда.

Закусив губу, встал с кровати Клинков; натянул на массивные ноги брюки, умылся и, причесавшись, подошел к Громову с самым официальным видом.

– Вы извините, господин Громов, – сказал он с присущей ему благородной простотой, – извините, что обеспокою вас просьбой, но у меня нет на дорогу денег. Будьте добры одолжить мне 25 рублей, а я по приезде на место тотчас же вам их вышлю. Пожалуйста, выручите меня в последний раз.

– Пожалуйста, – холодно отвечал Громов. – Только зачем же высылать: вы ведь знаете прекрасно, что я вам должен больше.

– О, нет! Это были дружеские одолжения, которые не в счет. Мы перепутывались, как могли, не считаясь с этим. При существующем же положении многое из того, что было раньше – неудобно.

– Как хотите, как хотите, – расшаркался Громов.

– Очень вам благодарен за одолжение, – с достоинством поклонился Клинков и, выдвинув из угла свой чемодан, принялся укладываться.

Полуодетые Громов и Подходцев сидели на кроватях и мрачно наблюдали за пыхтящим Клинковым.

– Виноват, – деликатно сказал Клинков, роясь в белье. – Это, кажется, ваши платки. А этот галстук – ваш. Будьте добры получить их. Мне бы не хотелось огорчить вас отсутствием ваших любимых вещей.

– Говорит, как какой-нибудь дохлый маркиз средних веков, – проворчал Подходцев. – Терпеть не могу этих штук.

– Ну, что делать, – ласково кивнул головой Клинков. – Последний раз… потерпите.

После долгого молчания Громов спросил:

– Когда ж ты вернешься?

– О, я, право, не знаю. Дядя уже давно зовет меня за границу. Вероятно, поживем годик в Швейцарии, а потом переедем еще куда-нибудь… Ну, вот и готово! Прощайте, господа! Желаю вам жить весело и чтобы жизнь вас не трепала особенно больно.

– Ключи на комоде, пишите, – сострил Подходцев с таким, однако, видом, будто выполнил тяжелую, весьма кислого вкуса обязанность. – До свиданья, Клинище. Не поминай лихом.