Подкидыш

— Я намерен послать тебя учиться — у великих знатоков и ученых. С их помощью ты постигнешь право, узнаешь законы судопроизводства и то, как вести судебное расследование. Поймешь, что и где нужно искать, какие вопросы задавать свидетелям и подсудимым, когда и кого следует освободить, а кого предать светскому суду — мэрам городов или знатным землевладельцам, — а кого суду церковному. Ты научишься прощать и наказывать. А когда ты обретешь все необходимые знания и навыки, я поручу тебе твою первую миссию.

Лука кивнул.

— Твое обучение займет несколько месяцев, а затем ты отправишься в широкий мир, — продолжал инквизитор. — Но отправишься туда, куда прикажу тебе я, и будешь внимательно изучать то, что тебе там удастся обнаружить. И будешь передо мной отчитываться за каждый свой шаг. Тебе будет дано право судить и наказывать людей, если найдешь какие-то их действия неправильными. Ты сможешь изгонять дьявола и нечистых духов. Ты сможешь учиться. И, разумеется, ты всегда сможешь задавать мне любые вопросы. Но служить ты будешь только Богу и мне, о чем я уже предупреждал тебя. И станешь беспрекословно подчиняться мне и тому ордену, который я возглавляю. Тебе предстоит отправиться в невиданные страны, увидеть невиданные вещи и задавать тамошним жителям всевозможные вопросы, касающиеся этих вещей.

Последовала пауза. Затем инквизитор будничным тоном, словно дав своему подопечному самые простые наставления, сказал:

— Все. Теперь можешь идти. — Лука вздрогнул, выходя из безмолвно-внимательного оцепенения, и двинулся к двери. Когда он уже коснулся рукой бронзовой дверной ручки, до него снова донесся голос инквизитора: — И еще одно…

Лука обернулся.

— Говорят, ты — подменыш, тебя вроде как эльфы принесли, это верно? — Вопрос инквизитора обрушился на Луку, точно ледяной дождь. — Кажется, так считают жители вашей деревни? Ведь каково происхождение сплетен о том, откуда взялся у немолодой женщины, всю жизнь считавшейся бесплодной, и ее пожилого мужа, который ни читать, ни писать не умеет, такой хорошенький и умненький сынок? Ведь я прав: твои односельчане уверены, что тебя эльфы подкинули, оставили у твоей матери на пороге?

Повисло леденящее молчание. Суровое юное лицо Луки словно окаменело.

— Я никогда не позволял себе даже отвечать на подобные вопросы и надеюсь, что мне никогда этого делать не придется. Я не знаю, что о нас говорили в деревне. — Голос юноши звучал спокойно и холодно. — Тамошние жители — просто невежественные крестьяне, которые всего на свете боятся. Моя мать говорила мне, чтобы я никогда не обращал внимания на подобные сплетни. Она сказала, что это она меня родила, что любит меня больше всего на свете, что одно лишь это и имеет значение, а не какие-то сказки об эльфийских подменышах.

Инквизитор коротко рассмеялся и махнул рукой, отпуская Луку, а потом, когда за юношей уже закрылась дверь, пробормотал себе под нос, собирая на столе бумаги и отодвигая тяжелое кресло:

— А что, если я действительно собираюсь послать в широкий мир эльфийского подменыша, чтобы он наносил на карту те места, где существуют самые разнообразные страхи? Право, это была бы поистине замечательная шутка — лучшая в обоих мирах, видимом и невидимом! Дитя эльфов среди братьев моего ордена! Дитя эльфов, составляющее карту людских страхов!

Замок Лукретили, июнь 1453 года

Примерно в тот же день, когда Луку вызвал на допрос магистр неведомого ему ордена, в фамильной часовне замка Лукретили, милях в двадцати от Рима, сидела в роскошном кресле молодая женщина. Ее синие глаза неотрывно смотрели на прекрасно выполненное распятие; светлые волосы были небрежно заплетены в косу, спрятанную под черной вуалью, а бледное лицо выглядело напряженным. Одинокая свеча в чаше розового хрусталя мерцала на алтаре; в полумраке, окутывавшем часовню, неторопливо отправлял необходимые обряды священник. Затем юная женщина опустилась на колени и, крепко сжав руки, стала истово молиться; она молилась за своего отца, который в данную минуту у себя в спальне из последних сил сражался со смертью, но видеть родную дочь упорно отказывался.

Дверь в задней стене часовни неслышно приоткрылась, и внутрь осторожно проник брат коленопреклоненной девушки, тихонько подошел к ней и опустился рядом на колени. Она лишь искоса на него глянула и тут же заметила, что его лицо — красивое, темнобровое, обрамленное черными кудрями — искажено горем.

— Он умер, Изольда, умер! Упокой, Господи, душу его.

Бледное лицо девушки исказилось, и она, пряча его в ладонях, воскликнула:

— Неужели он так и не захотел меня увидеть? Даже под конец?

— Нет, он не желал, чтобы ты видела его страдания. Говорил, что лучше уж ты будешь помнить его здоровым, полным сил, как всегда прежде. Но его последние слова были обращены к тебе: он благословлял тебя и до последней минуты думал о твоем будущем.

Изольда покачала головой.

— Не могу поверить, что он так и не захотел сам благословить меня!