Подкидыш, или Несколько дней лета

В районной больнице, куда увезли Соню, во время гастроскопии, женщину держал за руку лечащий врач. Соне было плохо. Изображение в глазах плыло, в рот был вставлен отвратительный пластмассовый мундштук, но выразительные глаза врача говорили: «Сопротивляйся. Живи. У тебя всё впереди. Ты можешь. Ты сильная. Я тебе помогу» Потом всё схлынуло, боли и слабость, а взгляд остался, и действием этого взгляда всегда оказывались слёзы. Впервые она заплакала на ужасной процедуре, потом плакала, когда Валерий Петрович приходил на осмотр и разговаривал с ней, а потом Соня плакала при любом воспоминании о лечащем враче. Возможно, это была простая страсть, внезапно вспыхнувшая в её, никогда не испытывающей сильных чувств, душе, но она взялась ниоткуда и роковым образом, как снежный ком, ожидающий не любого прохожего, а только одного единственного, выбранного заранее. Соня смотрела в окно, но вместо неба видела Валерия Петровича. Везде, в каждом кубике пространства обитал Валерий Петрович, она видела только его и быстро выздоравливала. Язва зарубцевалась за две недели и эти две недели были полным, сумасшедшим, самозабвенным и всепоглощающим созерцанием Валерия Петровича. Сам Валерий Петрович тоже не понимал, что происходит с ним, и чем эта бледная и тощая женщина так взволновала его? И почему ему хочется войти в её палату, взять её на руки, и так, с женщиной на руках идти по больничным коридорам и входить ко всем остальным пациентам? У неё всё было светлым – волосы, глаза, кожа, брови, ресницы. До болезни она не обнаруживала себя в зеркале, а тут вдруг увидела: тонкий нос, правильно очерченные губы, высокий лоб, тонкая кость в фигуре. Хорошо ли это? Ой, как нехорошо.

– Софья Львовна! Если вы не перестанете плакать, я назначу вам другого лечащего врача, – предупредил Валерий. И Соня перестала плакать. А когда она перестала плакать, то стала разговаривать, и делала это по-детски, взахлёб, прыская и разбрызгивая радость во все стороны.

– Да ты влюбилась, матушка! – поставила точный диагноз соседка по палате, больная панкреатитом, Полина.

– Поля! Я никогда не влюблялась.

– А сколько тебе лет, милая моя?

– Тридцать два.

– Угораздило же тебя. Что делать будешь?

– Не знаю.

– А Валерий Петрович?

– У меня муж. Он священник. И две дочери. Священник женится один раз.

– Дело дрянь. Но выход есть всегда. Ты собираешь вещи и уходишь. У дочерей спрашиваешь, с кем жить дальше хотят. Или живёшь дальше с мужем. Или топишься в реке. Но третье не советую, – Поля улыбнулась отеческой улыбкой… А он-то готов тебя на руках носить. Да ты трусиха небось. Дохлая рыбья кровь в тебе течёт.

– Да, я всего боюсь.

– А мужа любишь?

– Думала, что люблю.

– Девочки на мужа похожи?

– На меня.

– Такие же, как ты, никакие?

– Поля, не обижай меня, – Соня опять расплакалась.

– Прости, – женщина обняла соседку по-матерински, провела ладонью по мягким волосам. Ты моя хорошая девочка, смотри, не растай, Снегурочка!

Илларион не узнал свою жену. Из кареты скорой к нему вышла совсем другая женщина. У Сони на щеках появился румянец, глаза сияли. Она обняла мужа, как бы по дороге, чмокнула дочек, прошла в дом и закрылась в своей комнате. Потом вышла и сказала, что хочет исповедоваться. Так Илларион узнал о Сониных чувствах. На исповеди произошло нечто странное – священник испытал сильную боль от потери, после которой на душе стало легче, и фигура в синем плаще испарилась из дальнего угла храма. Впервые он увидел, как Соня рыдает. Даже на родах она не кричала и не плакала на радость врачам. Он как будто отделился от себя, встал в сторону и свидетельствовал. Пожалуй, исповедь жены была по сути первой и настоящей. Что ему с этим делать, он так и не решил. Через неделю всё вернулось на круги своя: жена успокоилась и стала похожа на прежнюю – тихо убиралась в доме и храме, тихо варила еду, тихо стирала одежду, тихо молилась, тихо помогала дочерям с уроками и потихоньку гасла и отодвигалась всё глубже в тень. А к нему опять вернулись тоска и желание уйти из дома. «Отвезти что ли её этому врачу? А если он окажется негодяем и проходимцем? Надо бы с ним встретиться и поговорить.»

Илларион стоял посреди церковного двора и думал крамолу о том, что заблуждения и величайший грех уныние, как ни странно, помогают ему не впасть в прелесть и окончательно не оскотиниться, и не возгордиться. Он смотрел куда-то под ноги и изучал поля фиалок и играющие тени травы. Светка и Фёдор остановились поодаль, не желая нарушать его уединение.

– Вы исповедоваться пришли?

– Батюшка! Я к вам Фёдора привела познакомиться. Мы в храм ходим зайти и просто постоять.

– Хорошо. Илларион как будто опомнился. Пойдёмте.