Подлецы и герои

Но сербская проблема была. Ее пытались решить разными способами. Например, еще при Франце Иосифе австро-венгры перестали закупать у сербов свиней, считая, что таким образом подкосят их экономику. Но сербы закупили оборудование для консервирования и стали поставлять свою свинину даже в Североамериканские Соединенные Штаты. Проблема Сербии была постоянным нарывом на теле Австро-Венгрии, и после того, как Франц Иосиф бездарно упустил германизированную, совращенную младочехами Богемию, второго такого позора венский престол допустить никак не мог.

Решилось все в тридцать седьмом. Опасались только одного – России. Как-то очень вовремя, когда император Михаил был уже при смерти, произошло неудачное покушение на императора Австро-Венгрии Эрнста[64]. В отличие от прочих представителей Габсбургов, предпочитавших «править, не правя», этот отличался умом и долей необходимой правителю жестокости. Он наконец-то сделал то, что давно следовало сделать, – превратил дуалистическую монархию в триалистическую. Но третьими стали не сербы, а их злейшие враги – хорваты. Тогда же возникло усташество – радикальное националистическое движение хорватов, весьма схожее по своим постулатам с итальянским фашизмом. Давно известно, что фашизм возникает там, где государство слабо, а народ унижен. Но здесь было еще хуже – власть не только не препятствовала хорватскому фашизму, но всемерно попустительствовала ему. Приложила свою руку к происходящему и Римская католическая церковь – Папа Пий одиннадцатый прилюдно благословил руководителя усташеской организации Анте Павелича на распространение католичества среди заблудших православных сербов. Какими способами это дозволялось делать – поглавник[65] Павелич не уточнил…

Все тридцатые годы на территории Сербии шла война. Об этой войне не принято вспоминать, о ней нет ни строки ни в одном учебнике истории, но она была. Война жестокая, тайная, беспощадная, необъявленная. Вся территория между Белградом и Загребом, усташеской столицей, была зоной войны. Редкий день обходился без стрельбы, а ночью полноправным хозяином югославянской земли становился ужас. Никто не напишет о тех временах правду, никто не вспомнит, кто умер под пытками и в чьем подвале, кого растворили в кислоте, кого закопали в безымянной могиле. Правда тех времен лишь одна – погибших были не сотни и даже не тысячи. Десятки тысяч нашли ужасную смерть в той бойне, и убивали друг друга представители одного народа – но с разной верой. Только с мрачными средневековыми временами Реформации и борьбы с ересями можно сравнить те годы – когда в некоторых селах не оставалось ни единой живой души…

Но задачи, ставившиеся перед поглавником Павеличем в Ватикане и Вене, так и не были выполнены. Сербы упорно сопротивлялись, отвечая смертью на смерть, пулей на пулю. Весь народ ушел на войну, не видя в ней конца, но алкая победы.

И тогда Габсбурги пошли ва-банк…

– Пуцают!

Вот ведь пацаны! По двенадцать лет, а то и десять – с биноклями сидят на крышах, которые еще остались целыми. Сколько же их полегло под снарядами – ведь когда падает снаряд и рушится дом, шансов почти нет. Но сидят. Не сгонишь.

– Доле![66] – истошно крикнул кто-то.

Крепость на другом берегу, снаряду всего-то – через Дрину перелететь. Четники едва успели повалиться навзничь кто где был, как страшный удар сотряс землю, выбил воздух из легких, перехватил дыхание. Восьмидюймовка, главный калибр Землины, крупповские осадные орудия прямой наводкой – по городу, в котором и так мало что осталось после семи дней боев. Обстрелы начались еще вчера, когда усташи поглавника Павелича так и не смогли форсировать Саву, хотя пытались, и не раз. Сейчас-то точно смогут – вот только останется ли что-либо на том берегу – вопрос…

– Пуцают!

Содрогается земля, что-то рушится со стоном, как будто погибает живой человек. Совсем рядом…

– Пуцают!

Да сколько же у них снарядов? И сколько они собираются так стрелять? Почему они не выходят в открытый бой! Ведь их же больше в несколько раз. Ах да… боятся… Боятся, потому что сербы намерены стоять до конца. И значит, вода в Саве еще долго будет красной. Красной от крови, пролитой за Сербию…

– Пуцают!

На сей раз хрястнуло так, что четник Милан Митрич, пулеметчик одной из чет, и впрямь подумал – все. Снаряд весом с полтонны лег где-то совсем рядом, и от его разрыва земля не просто содрогнулась – она подпрыгнула, ударив в грудь с безумно свирепой силой. Рядом что-то рушилось, хрустко, ужасно медленно, было нечем дышать от гари и пыли, что-то колотило по спине – падало поднятое разрывом.

Вот и все… Матерь Богородица…

– Митрич! Митрич, где ты?!

Что-то, что навалилось на спину, вдавив его в жидкую, мерзкую грязь улицы, вдруг перестало давить на спину, куда-то исчезло. Милан попытался вздохнуть, от недостатка кислорода уже круги перед глазами, хватанул воздух – и надсадно закашлялся…

– Жив?

– Живе… – слова продрались через пересохшее горло.

– На, испей!