Подлинная история Айвенго, Робина Капюшона и прочих

Месяцы летели незаметно. Робин, ставший теперь Реувеном, с жадностью постигал премудрости иудейской веры, учился читать священные книги и понимать древний язык. Дядя Исаак сам занимался образованием племянника, мечтая видеть в нем продолжателя семейных традиций.

Реувен оказался способным учеником. Вскоре он уже почти свободно изъяснялся на иврите, знал наизусть множество молитв и с удовольствием участвовал в субботних трапезах и праздничных церемониях.

Дядя Исаак не скрывал своей радости. Он сам занимался образованием племянника, мечтая видеть в нем продолжателя семейных традиций. Долгими вечерами они просиживали над свитками Торы и Талмуда, обсуждая тонкости иудейского закона и мудрость древних раввинов.

Реувен впитывал знания, как губка. Его сердце трепетало всякий раз, когда он слышал звуки родного языка, когда постигал глубинный смысл священных текстов. Словно пелена спадала с глаз, и мир представал в новом, удивительном свете.

Особенно близка стала Реувену кузина Ревекка. Прелестная черноокая девушка оказалась не только красавицей, но и умницей. Она охотно помогала двоюродному брату разбираться в хитросплетениях иврита, терпеливо растолковывала ему обычаи и устои еврейской жизни.

Между молодыми людьми завязалась трогательная дружба. Они могли часами говорить обо всем на свете - о книгах, о вере, о смысле жизни. Оба чувствовали, как крепнет и расцветает меж ними некое чувство - пока еще робкое, неуверенное, но уже согревающее души теплом и негой.

Дни летели за днями, складываясь в недели и месяцы. Незаметно минуло полгода с тех пор, как Робин-Реувен поселился в доме дяди Исаака. За это время он не только изучил язык предков и освоил все премудрости иудаизма, но и проникся той особой атмосферой покоя и единения, что царила в этих стенах.

И однажды утром, во время молитвы, он ощутил, как сердце его преисполняется непреодолимым желанием. Желанием стать не просто гостем, но полноправным членом этого дома, этой общины. Окончательно принять веру и судьбу своего народа. В тот же день Реувен отвел дядю Исаака в сторону и поведал ему о своем решении. Со слезами на глазах он просил посвятить его в иудаизм - веру отцов, которую он потерял и вновь обрел. Старик крепко обнял племянника, и долго не мог вымолвить ни слова - так велико было его волнение.

- Благословен Ты, Господь Бог наш, Владыка вселенной, давший нам дожить до этого дня! - произнес он наконец древнюю молитву, глядя в глаза Реувену. - Я всегда надеялся, что ты вернешься к своим истокам, дитя мое. И вот свершилось! Да пребудет с тобой милость Всевышнего на этом пути.

В назначенный день в большой йоркской синагоге собрались самые близкие и доверенные члены общины. Реувен, облаченный в новенький талит, с сияющими от волнения глазами, торжественно прошел к "биме" - возвышению, где лежал раскрытый свиток Торы.

Древние слова молитвы, произносимые вслед за раввином, слетали с его губ легко и свободно, рождая в душе трепет. Вот он, миг истины! Вот оно, подлинное возвращение к себе, к тем, кто дал ему жизнь...

Став у "бимы", Реувен взял в руки священный свиток и начал читать отрывок недельной главы. Голос его, поначалу дрожащий, креп с каждым словом.

Присутствующие внимали молодому человеку, то и дело утирая слезы умиления. В этот миг все они - и дядя Исаак, и тетя Лея, и зардевшаяся от гордости Ревекка - ощущали, как в их семью вливается новая и в то же время исконно родная душа.

Закончив чтение, Реувен произнес положенные благословения и поцеловал край талита, прижав его к глазам. Теперь он был не просто Реувеном. Он стал Реувеном бен Йосефом - сыном своего народа, полноправным евреем.

Из синагоги возвращались в приподнятом настроении. Дома домочадцы и гости со всего квартала жали Реувену руку, осыпали поздравлениями и благословениями. Пожилые евреи приговаривали:

"Мазаль тов" и качали головами, дивясь чуду - обретению потерянного братом сына.

За праздничным столом, уставленным всевозможными яствами, Реувен сидел на почетном месте рядом с дядей Исааком. Пребывая в эйфории, он обводил взглядом сияющие лица родных и друзей, красавицу Ревекку напротив, и сердце его полнилось счастьем и покоем.

"Теперь я обрел себя, - думал Реувен, машинально теребя край талита. - Теперь я знаю, кто я и где мое место. Здесь, среди моего народа. Народа Завета". Но тут же покой его был нарушен внезапной тревожной мыслью. Мать! Его приемная матушка Мария, оставшаяся в Ноттингеме. Как он мог позабыть о ней, о ее тревоге, о ее разбитом сердце?

Реувен вспомнил последний разговор, полный слез и сбивчивых откровений. Каково же было ей, все эти годы растившей чужое дитя как собственного сына? Каково ей теперь, когда он, неблагодарный, сбежал из дому, променяв ее любовь и заботу на зов крови? Поколебавшись, Реувен решил, что должен послать весточку в Локсли. Сообщить матушке, что жив-здоров, что нашел своих родичей. Успокоить, утешить ее, как умеет. Но как сказать ей правду о самом главном? О том, что он вновь принял иудейскую веру и остается в лоне своего народа? Поймет ли она, простит ли?