Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу?

В Ленинграде она купила прелестный дамский туалетный стол середины XIX века. И еще какие-то милые предметы, столики и шкаф-монашку. Реставраторы работали прямо тут же, на нашей лестничной площадке, благо она была вполне просторной, а живущие рядом соседи не возражали. Очаровательный столик получился. Потом сестра моя Ксения подарила его моей дочке Ире, у которой он и стоит до сих пор.

Квартира наша была на последнем этаже и последняя в подъезде. У нас был очень красивый адрес: Каретный Ряд, дом 5/10, квартира 205. Было что-то было такое ритмичное и элегантное в этих словах.

А особенно – в названии нашей улицы.

Мой друг Саша Жуков жил на Котельнической. Однажды я был в Иностранке, а потом зашел к нему. Попили чаю и решили поехать ко мне. Добираться было не очень удобно – до метро далеко, а автобус № 18 ходил редко. Вышли из дому, смотрим – такси. Садимся. Таксист спрашивает, куда ехать. Саша Жуков достает папиросы – именно так, мы тогда курили старомодные дорогие папиросы в плоских твердых глянцевых пачках. Мы оба закуриваем. Мой друг выпускает облачко дыма, разгоняет его ладонью и говорит: «В Каретный Ряд. Бульварами». Потом он сказал мне: «Должен тебе признаться, что именно ради этой фразы, ради удовольствия ее произнести, я часто трачу рубль на такси, к тебе едучи. Хотя автобус стоит рядом. Послушай, как звучит. «В Каретный Ряд. Бульварами»…» Яузским бульваром, потом Покровским, Чистопрудным, Сретенским, Рождественским вниз, потом Петровским наверх, и перед Страстным – направо, к саду «Эрмитаж». И вправду – звучало красиво и нездешне. Вы, наверное, думаете, что мы были какими-то ужасными пижонами и выпендрежниками? Правильно думаете!

На этаже были четыре квартиры. Я забыл, кто жил в предыдущей, в двести четвертой – кажется, это была эстрадная гимнастка или акробатка. В двести третьей – чтица по имени Тамара Ковалева. А в двести второй квартире жил старый конферансье Роман Осипович Юрьев-Лунц, популярный в узких эстрадных кругах. Папа рассказывал, что у него были хорошие номера еще в 1930-е годы, тогда он был эстрадным партнером Татьяны Пельтцер и Марии Мироновой. И еще – он был родственник печально знаменитого Даниила Лунца (психиатры и исследователи диссидентства вздрагивают, услышав это имя). Это был аккуратный старичок с очень выразительным, вот именно что эстрадным лицом. Актерские лица – это такие, которые легко рассмотреть из заднего ряда, из амфитеатра и с балкона: с большими глазами, большим носом, круглым ртом и выразительными ушами. У Юрьева была жена Галина Васильевна, которая на дому расписывала платки, и падчерица Наташа, чуть младше меня, и мы с ней немножко дружили. Вот и весь наш одиннадцатый этаж.

Под нами жили артисты Зерновы – Лёва, Нора и их дочка Алла, и еще бабушка. Высохшая старушка, совершенно седая, в платочке, повязанном так, что уши торчали наружу. Волос совершенно не видно, а уши торчат. Алла объяснила мне, что это «по-еврейски». Бабушка громко ссорилась со своей внучкой, ругала ее, я много раз слышал, как она кричала Алле: «Чтоб ты умерла при моих глазах!» Хотя случилось, разумеется, наоборот.

Алла была девочка необычайно добрая, милая и веселая. Не могу забыть крохотную сценку. Нам было по двенадцать лет, наверное. Она зашла в гости, а я как раз рисовал акварелью какую-то картинку, и передо мной стояла банка коричневой воды, в которой я мыл кисточки. Алла покачала головой, вздохнула, взяла эту банку, вылила грязную воду в раковину, сполоснула банку, наполнила ее чистой водой и поставила передо мной на стол. Неведомое чувство охватило меня. Алла была хорошая и даже красивая, но она никогда мне не нравилась «как девочка». Но тут я понял – то есть ощутил, – что вот это оно и есть. Что – оно? Счастье, радость, близость? Женская заботливая любовь? Не знаю. Но это было какое-то могучее «оно». Правда, всего на полминуты.

Однажды Алла пришла ко мне и сказала – она училась в балетной школе при Большом театре: «Меня перевели из классического в характерные танцы». – «Почему?» – спросил я. Я видел, что она огорчилась, я даже погладил ее по плечу. «Таз тяжелый», – сказала она. «Что? – я не понял. – Какой таз?» – я вообще не знал этого слова, то есть этого значения. «Жопа толстая», – объяснила Алка, вздохнув. Ну и пускай. Она много лет прекрасно работала как эстрадная танцовщица.