Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

В юности я бредил стихами Велимира Хлебникова; судьба оборванного нищего гения, носившего свои стихи и цифровые выкладки событий мировой истории в рваной наволочке, волновала юношеское сознание. Человек, пытавшийся изменить язык, изобрести совершенно новый, называвший себя Председателем Земшара и уж, конечно, считавший себя гением, чувствовал свою близость с Башкирцевой. Именно в его письме я впервые случайно наткнулся на имя Марии Башкирцевой, к тому времени совершенно забытой в нашей стране. В 1915 году он жил в родной Астрахани и, по словам очевидцев, работал над биографией Пушкина и «Дневником» Марии Башкирцевой. Он писал М. В. Матюшину «Изучаю еще «Дневник Марии Башкирцевой». Он дает ключи к пониманию снов».

Какие ключи, и каких снов, Хлебников не объяснил. Если исходить из того, что наша жизнь — это сон, и неизвестно еще чей, то интимные дневники — безусловно, ключи к пониманию снов. Теперь, найдя эти строки Хлебникова в книге, я почему-то вспомнил китайского философа Чжуан Чжоу, жившего более двух тысяч лет назад. «Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка, счастливая бабочка, которая радуется, что достигла исполнения желаний, и которая не знает, что она Чжуан Чжоу. Внезапно он проснулся и тогда с испугом увидел, что он Чжуан Чжоу. Неизвестно, Чжуан Чжоу снилось, что он бабочка, или же бабочке снилось, что она Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, существует различие. Это называется превращением вещей».

И вот тут в силу вступает второй фактор, вторая причина, почему я все-таки взялся написать эту книгу. Наверное, все в этой жизни предопределено. Может быть, еще в юности, когда я бредил Хлебниковым, мне приснилось, что я, как и он, работаю над биографией Пушкина и «Дневником» Башкирцевой. И вот в своей жизни, или во сне, кто знает, я дожил до начала того самого сна, приснившегося мне в юности и ставшего теперь реальностью. В самом конце того же века, что и Хлебников в начале, я работаю над биографией Пушкина и пишу книгу о Марии Башкирцевой. А ведь между мной и Хлебниковым, безусловно, существует различие, как между бабочкой и Чжуан Чжоу, но, видимо, это и называется превращением вещей. А может быть, друзья мои, это случайное совпадение? Или одна из математических выкладок сумасшедшего Велимира, которыми он объяснял ход мировой истории? Просто ход мировой истории, возвращение к одному и тому же сюжету, вечная спираль? Так или иначе, в этой перекличке что-то заложено, и мудрец должен следовать предначертанным путем.

Первое, что ясно как Божий день: если дневник никаких сведений о частной жизни почти не дает, то, во всяком случае, он что-то скрывает. Хлебникова волновала ее духовная жизнь, меня волнует частная. Чтобы знать о духовной — читайте дневник. С моей точки зрения, духовная жизнь — ложь. Зачастую осознанная, порой неосознанная. Во всяком случае, когда ее пытаются перевести в словесный ряд. Помните у поэта, «мысль изреченная есть ложь»? Но то, что она ложь, совсем не означает, что ее надо отбросить. Просто ее надо соотнести с частной жизнью, точно выверить это соотношение, тогда получится более или менее реальная картина. А чтобы узнать о частной жизни, надо этот дневник, эту песню сердца, расшифровать, подобрать к нему ключи. Тем более что родственники и публикаторы дневников сделали все, чтобы правду от нас скрыть.

Ее духовная жизнь мне ясна, она проста как табуретка, главное орудие в руках Марии Башкирцевой — восклицательный знак, она восторженна как институтка. Меня не приводит в волнение даже самая известная ее мысль, которую в начале XX века печатали на открытых письмах с ее портретом: «Искусство возвышает душу даже самых скромных из своих служителей, так что всякий имеет в себе нечто особенное сравнительно с людьми, не принадлежащими к этому высокому братству». Себя она скромным служителем не считала, хотя порой и сомневалась в своем таланте. Вероятно, меня просто перестало волновать все, что принадлежит к сфере юношеского сознания и к теме исключительности и избранности художника. Знаменитая, тысячу раз процитированная мысль А. С. Пушкина из письма к князю П. А. Вяземскому меня тоже не волнует: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что из подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе». Да не иначе, также, вот в чем дело. В частной жизни нет никакой особенной загадки художника, если дело не касается клинических проявлений душевных болезней, часто поражающих творческие натуры. Сам же Александр Сергеевич Пушкин писал: