Подлинная жизнь Себастьяна Найта

Посетитель к тридцать шестому, - сказала моя провожатая и тихо скользнула прочь.

Но английский мосье спит, - сказала сестра, молодая круглолицая женщина с очень маленьким и очень блестящим носиком.

Ему лучше? - спросил я. - Понимаете, я его брат, я получил телеграмму...

По-моему, ему получше, - с улыбкой сказала сестра, и это была самая прелестная улыбка, какую я только мог себе вообразить.

Вчера утром он перенес очень сильный сердечный приступ, очень. А сейчас спит.

Послушайте, - сказал я, вручая ей монету в десять или в двадцать франков, - я завтра еще приду, но мне бы хотелось зайти к нему теперь и побыть с ним минуту.

О, но только не разбудите его, - сказала она, опять улыбнувшись.

Не разбужу. Я просто посижу с ним рядом, всего только минуту.

Право, не знаю, - сказала она. - Конечно, вы можете туда заглянуть, но только будьте очень осторожны.

Она подвела меня к двери под номером тридцать шесть, и мы вошли в крохотную комнатку, род чулана, с кушеткой; она слегка подтолкнула внутреннюю дверь, уже приотворенную, и я на миг заглянул в темную палату. Сначала я слышал лишь стук моего сердца, но после различил быстрое и тихое дыхание. Я напряг глаза: ширма или что-то еще наполовину обступала койку, да и слишком было темно, чтобы различить Себастьяна.

Ну вот, - шепнула она. - Я оставлю дверь приоткрытой, а вы можете минутку посидеть вот тут, на кушетке.

Она включила маленькую лампу под синим абажуром и оставила меня одного. Сдуру я было сунулся в карман, за портсигаром. Руки еще тряслись, но я испытывал счастье. Он жив. Он мирно спит. Значит, сердце, вот, значит, как, - это оно его уложило... То же самое, что с матерью. Но ему лучше, надежда есть. Я поднял бы на ноги всех специалистов по сердечным болезням, какие есть на свете, лишь бы его спасти. Его присутствие в соседней комнате, тихие звуки дыхания, сообщали мне ощущение безопасности, мира, дивного покоя. И сидя там, и слушая, и сжимая ладони, я думал о всех минувших годах, о наших редких, коротких встречах и знал, что теперь, едва он сможет выслушать меня, я скажу ему, что хочет он того или нет, но я теперь буду всегда рядом с ним. Мой странный сон, вера в некую важную истину, которой он поделился бы со мной перед смертью, - представлялись мне сейчас неясными, отвлеченными, словно бы потонувшими в теплом токе более простых, более человеческих чувств, в приливе любви к человеку, спящему за этой приотворенной дверью. Как мы смогли разойтись? Отчего я вечно был так туп, замкнут, несмел при наших недолгих разговорах в Париже? Сейчас я уйду и скоротаю ночь в отеле, или, может статься, мне отведут комнату здесь, в больнице, хотя бы до времени, когда я смогу повидаться с ним? На миг мне почудилось, что легкий ход дыхания задержался, что он проснулся и издал тихий сдавленный звук, прежде чем вновь погрузиться в сон: но вот ритм возобновился, так негромко, что я едва отличал его от собственного дыхания, сидя и вслушиваясь. О, я рассказал бы ему о тысяче разных вещей, я рассказал бы ему о "Призматическом фацете", и об "Успехе", и о "Потешной горе", об "Альбиносах в черном", об "Изнанке Луны", об "Утерянных вещах" и о "Неясном асфоделе" - обо всех этих книгах, которые я знал так хорошо, как если бы сам их написал. И он бы тоже разговорился. Как мало я знал о его жизни! Но теперь я каждый миг научался чему-то. Эта едва отворенная дверь, это была наилучшая связь, какую лишь можно вообразить. Нежное дыхание говорило мне о Себастьяне больше всего, что я знал когда-либо прежде. Если бы можно было курить, счастье мое было бы полным. Пружина клацнула в кушетке, когда я слегка переменил позу, и я напугался, что она могла потревожить его сон. Но нет: мягкий звук был здесь, он следовал узкой тропой, казалось, бегущей по самому краю времени, то ныряя в низину, то вновь появляясь, - уверенно пересекая ландшафт, образованный символами безмолвия - тьмой, завесами, синим отсветом лампы у моего локтя.

Наконец я встал и на цыпочках выбрался в коридор.

Надеюсь, - сказала сестра, - вы не разбудили его? Это хорошо, что он спит.

А скажите, - спросил я,- доктор Старов когда приедет?

Какой доктор? - сказала она. - Ах, русский доктор. Non, c'est le docteur Guinet qui le soigne. Он будет здесь завтра утром.

Понимаете, - сказал я. - Я хотел бы провести ночь где-нибудь здесь. Как вы полагаете, нельзя ли...

Вы можете повидать доктора Гине прямо сейчас, - продолжала она тихим, приятным голосом. - Он живет по соседству. Так вы его брат, да? А завтра приедет из Англии его мать, n'est-ce pas?

Ах нет, - сказал я, - его мать умерла много лет назад. А скажите, как он в дневное время, разговаривает? Он сильно мучается?

Она нахмурилась и странно на меня посмотрела.

Но... - сказала она, - я не понимаю... Пожалуйста, назовите вашу фамилию.

Ну, правильно, - сказал я, - я ведь не объяснил. Вообще-то мы с ним братья лишь по отцу. Моя фамилия [и я назвал мою фамилию].

Oh-la-la! - воскликнула она, заливаясь сильным румянцем. - Mon Dieu! Но русский господин умер вчера, а вы навещали мосье Кеган...