Подлинная жизнь Себастьяна Найта

Наконец дверь отворилась, и вступила бочком дама, виденная мной накануне, – говорю “бочком”, потому что голова у нее была повернута вниз и назад, – она разговаривала, как обнаружилось, с одышливым, черным, лягушачьего вида бульдожком, которому, видимо, неохота было входить.

— Помните о моем сапфире, – сказала она, подавая мне холодную ладошку. Она уселась на голубую софу и подтянула туда же тяжелехонького бульдога.

— Viens, mon vieux, – задыхалась она, – viens. Он чахнет без Элен, – сказала она, когда животина удобно устроилась между подушек. – Вы знаете, просто беда, я надеялась, что она вернется сегодня утром, а она протелефонировала из Дижона и сказала, что не появится до субботы (а то был вторник). Мне ужасно жаль. Я не знала, как вас найти. Вы очень расстроены? – и она взглянула на меня, положив подбородок на сложенные ладони и упершись в колени стесненными бархатом острыми локотками.

— Ну, что же, – сказал я, – если вы побольше расскажете мне о мадам Граун, я, может быть, и утешусь.

Не знаю отчего, но атмосфера этого дома как-то располагала меня к аффектации в речах и манерах.

— И даже более того, – сказала она, воздевая палец с острым ноготком, – j'ai une petite surprise pour vous[26]. Но сначала мы выпьем чаю. – Я понял, что на сей раз мне не избегнуть комедии чаепития; и вправду, горничная уже катила столик с посверкивающим чайным прибором.

— Поставьте сюда, Жанна, – сказала мадам Лесерф. – Да, вот так.

— Теперь вы должны рассказать мне как можно точнее, – сказала мадам Лесерф, – tout ce que vous croyez raisonnable de demander à une tasse de thé [27]. Я подозреваю, вы любите добавить немного сливок, ведь вы жили в Англии. А знаете, вы похожи на англичанина.

— Предпочитаю походить на русского, – сказал я.

— Вот русских, боюсь, я вовсе не знаю, не считая Элен, разумеется. Эти бисквиты, по-моему, довольно милы.

— А что же ваш сюрприз? – спросил я.

У ней было чудное обыкновение внимательно смотреть на вас – не в глаза, нет, а на нижнюю часть лица, словно у вас там крошки или что-то еще, и неплохо бы это смахнуть. Сложена она была для француженки очень изящно, а прозрачная кожа и темные волосы представлялись мне весьма привлекательными.

— Ах! – сказала она. – Я спросила ее кое о чем, по телефону, и... – она помедлила, видимо наслаждаясь моим нетерпением.

— И она ответила, – сказал я, – что никогда не слыхала этого имени.

— Нет, – сказала мадам Лесерф, – всего-навсего рассмеялась, но мне этот ее смешок знаком.

Кажется, я встал и прошелся по комнате вперед и назад.

— Ну, – наконец сказал я, – вообще говоря, это не повод для смеха, не так ли? А она знает, что Себастьян Найт умер?

Мадам Лесерф прикрыла темные бархатистые глаза в безмолвном “да” и вслед за тем снова взглянула на мой подбородок.

— Вы с ней виделись в последнее время, – я хочу сказать, видели вы ее в январе, когда известие о его смерти попало в газеты? Она опечалилась?

— Послушайте, мой дорогой друг, вы странно наивны, – сказала мадам Лесерф. – Есть разные виды любви и разные виды печали. Положим, Элен – это та, кого вы ищете. Но зачем полагать, что она любила его настолько, чтобы оплакивать его смерть? Или, быть может, она любила его, но у нее особые взгляды на смерть – такие, при которых истерики исключаются? Что мы знаем об этом? Это ее личное дело. Она, надеюсь, все вам расскажет, но до того времени вряд ли будет справедливым ее оскорблять.

— Я ее не оскорблял, – воскликнул я. – И сожалею, если сказал что-то несправедливое. Но расскажите же мне о ней. Давно вы ее знаете?

— О, за последние годы, не считая этого, я виделась с ней нечасто, – она, знаете ли, все в разъездах, – но мы вместе учились в школе, здесь, в Париже. Ее отец был русский, художник. Она совсем еще девочкой вышла замуж за того дурака.

— За какого дурака? – заинтересовался я.

— Ну, за мужа своего, конечно. Большинство мужей – дураки, но тот был hors concours[28]. По счастью, это тянулось недолго. Попробуйте моих. – Она вручила мне и свою зажигалку тоже. Бульдог зарычал во сне. Она подвинулась и свернулась на софе, освободив для меня место. – А вы, похоже, мало знаете женщин, да? – спросила она, погладив себя по пятке.

— Меня интересует только одна, – ответил я.

— А сколько вам лет? – продолжала она. – Двадцать восемь? Я догадалась? Нет? О, ну, тогда вы старше меня. Но не важно. О чем это я говорила?.. Да, я кое-что знаю о ней из ее рассказов, ну и то, что сама раскопала. Единственный мужчина, которого она любила по-настоящему, был женат, это еще до ее замужества, она тогда была худышка, понимаете? – и он то ли устал от нее, то ли еще что. После у ней были романы, но, в сущности, это не имеет значения. Un coeur de femme ne ressuscite jamais[29]. Потом приключилась одна история, о ней она мне рассказала подробно,– эта была довольно печальной.

Она рассмеялась. Зубы ее были великоваты для маленького, бледного рта.