Подлинные имена бесконечно малых величин

Впрочем, бассейн поражал не только масштабом. Дельфины – вот что казалось невероятным, и тем не менее они были здесь. Анна не сразу поняла, что дельфины плавают за стеклянной стеной – было полное ощущение, что под левым бортиком бассейн не заканчивается и что из под него сюда, к людям, могут в любой момент нырнуть водоплавающие млекопетающие.

– Ну что же ты, не бойся! – протянул ей руку Бархатнюк, первым спустившийся в бассейн.

За ним в воду прыгнули мужчины, и лишь после того, как Анна убедилась, что ей не придется стать участницей представления в океанариуме, она ступила на резиновую нашлепку на металлической ступени, сцепив свои пальцы с пальцами Бархатнюка.

Потом был стол, уже ожидавший их прямо на берегу бассейна, когда всем принесли по дымящейся чашке, пахнущей горячим медом. Ничего похожего Анна никогда не пила – чай, от которого в голове взрывались ароматы трав и распускались лесные цветы. Она по-прежнему играла свою роль, молчаливой банной мебели, но и Бархатнюк был немногословен. Он попивал травяной чай, посматривал на своих собеседников, иногда поддакивал или посмеивался им в угоду, и оживился лишь после того, седой гость неожиданно предложил выпить за Анну.

– Надеюсь, хозяин не против, – добавил он.

Промолчав в ответ, Бархатнюк поднялся из-за стола. Анне захотелось зажмуриться. Вот возьмет и опрокинет стол прямо на своих гостей. Но этого не случилось.

– Не против, – сказал Бархатнюк и потянулся к бутылке шампанского.

Искрящийся пузырьками напиток стал для Анны вторым гастрономическим открытием этого странного дня. Шампанское «Мамм» – легкое безумие, подумала Анна, решив, что подобная характеристика вполне сошла бы и за рекламный слоган. Все упростилось, стало легким, и она, уже не стесняясь, вытягивала под столом ноги и даже, случайно коснувшись лодыжки пожилого гостя, нарвалась на его удивленный взгляд, в котором, как ей показалось, промелькнул страх.

После первого тоста мужчины поменялись ролями: говорил больше Бархатнюк, его гости безоговорочно кивали в ответ. Бархатнюк удивлял, искренне ругая президента, по поводу которого все в Молдавии были убеждены, что глава государства – его, Бархатнюка, безвольная марионетка. Он все распылялся, и Анна видела, как сгущается прежняя непринужденная атмосфера, как смущаются его гости и чувствовала, что из-за нее. Возможно, во всем было виновато шампанское. Два последующих бокала ненадолго отстали от первого, и Анна, еще вчера морщившаяся от одного изображения Бархатнюка на экране, теперь ощущала себя хозяйкой здесь, в его доме. В одном из его домов, поняла она.

Там, где среди женщин разгорелось бы беспощадное соперничество, мужчины готовились к расставанию. Они еще поговорили о каких-то трансферах, упомянув с десяток зарубежных банков, из которых для Анна не пустыми звуками были, пожалуй, лишь «Сити», «Пиреус-банк» и, само собой, «Сосьете Женераль». Бархатнюк мрачнел, и его настроение передавалось присутствующим. Всем, кроме Анны. Даже прощались мужчины торопливо: обнялись, но провожать гостей Бархатнюк не вышел.

Сделав еще пару глотков шампанского, Анна наклонила голову набок. Так профиль Бархатнюка выглядел еще забавней и, поняла она, еще привлекательней. Она видела перед собой самца, за недовольством которого невозможно было утаить комок энергии. Она чувствовала ее, энергия отзывалась пульсом у нее в горле. Как же она была непохожа на неуловимую энергию Виктора!

Поначалу Анна находила в этом особое удовольствие – улавливать настроение мужа, настраивать себя как сверхчувствительный локатор и наносить вовремя неотразимые удары. Он казался ей капризным ребенком, с которым невыносимо до тех пор, пока не настраиваешься на его волну. После этого наступали, пусть и минуты, но рая. Она и настраивалась, пока им обоим не надоело. Пока не развалился старый шелкографский станок и в памяти Анны не потускнели, как старые фотографии, впечатления об их первом сексе.

Это было, по большому счету, изнасилование. С Виктором они встречались уже два месяца и на что-то большее, чем поцелуй в уголок рта, пока не рассчитывала. Она даже решила, что ей изменил нюх, и теперь вместо остроумного парня с выпирающими от худобы скулами ей мерещился угасающий тюфячок, и даже его букеты, неизменные алые розы пугали ее, когда она представляла, сколькими привычками им придется обзавестись, став семьей.