Подлодка

Вместо воздуха — летящий туман соленой воды. Он заполнил собой все пространство вокруг нас, заставляя глаза покраснеть, руки — окоченеть. Он быстро высасывает последние остатки тепла из моего тела.

Из вскипевшего водоворота нехотя появляется округлый край нашей бортовой цистерны. Волна, подхватившая нас до этого, начинает опадать, лодка все круче и круче кренится на левый борт и на несколько мгновений замирает на предельном угле наклона, скатываясь все глубже в ложбину между валами.

Ряды волн, увенчанных белыми плюмажами, размеренно надвигаются на корабль. Каждый раз вал, достигший лодки, заслоняет от нас другие волны своим пышным пенным гребнем. В тот же момент вода перед лодкой начинает вспучиваться, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее выгибая свою спину, пока она, подобно гигантскому молоту, не ударяет по носовой части лодки с оглушающим грохотом.

— Держитесь! Опасность впереди! — орет штурман.

Рядом с рубкой вырастает гейзер — и опадает на нас сверху. Удар по плечу, потом вода поднимается снизу до самого живота. Мостик трясется и шатается. Лодку пробирает жестокая дрожь. Наконец носовая часть появляется из-под воды. Штурман кричит:

— Берегитесь — такая штука — может запросто смыть вас с мостика!

Несколько мгновений лодка мчится по дну водной долины. Громоздящиеся вокруг белесые волны закрывают обзор. Затем, скользнув вверх по гигантскому склону, мы вновь взлетаем ввысь. Поле нашего зрения расширяется все больше и больше по мере подъема лодки, и, наконец, достигнув покрытой снежной пеной вершины волны, мы обозреваем оттуда штормящее море, как со сторожевой башни: вокруг нас вместо старой, привычной темно-зеленой Атлантики простирается океан незнакомой планеты, творимый, созидаемый в родовых муках.

Время вахты для несущих ее на мостике сокращено вдвое. Выстоять дольше попросту невозможно. После двух часов — приседание, наклон, вглядывание в окружающее пространство, и снова приседание — ты окончательно вымотан. Я рад, что к концу вахты у меня еще остается достаточно сил, чтобы самостоятельно спуститься вниз.

Я настолько устал, что был готов рухнуть на плиты нижней палубы, не снимая с себя мокрой одежды. Я как в бреду, смутно соображая, что делаю.

Мои веки воспалены. Я ощущаю это всякий раз, стоит мне смежить их. Больше всего хочется закрыть глаза и растянуться во весь рост прямо здесь, на посту управления. Но у меня еще хватает сознания, чтобы добраться до кормового отсека. Я едва не вскрикиваю от боли, поднимая правую ногу, чтобы пролезть в люк.

Если бы я не устраивал себе долгие передышки, чтобы восстановить дыхание, я бы не смог раздеться. Снова и снова я стискиваю зубы, чтобы не застонать во весь голос. А теперь мне предстоит самое трудное гимнастическое упражнение — подъем на койку. Тут нет лесенки, как в спальном вагоне. Резко отталкиваюсь носком левой ноги, как будто усаживаясь верхом на лошадь. Со слезящимися глазами я проваливаюсь в забытье.

Шторм бушует уже целую неделю! Сколько еще дней он продлится? Невероятно, но наши организмы приспособились переносить его пытку. Ни у кого нет ни ревматизма, ни воспаления седалищного нерва, ни прострелов, ни цинги, ни поноса, ни коликов, ни гастрита, ни серьезных простуд. Все здоровые и крепкие, как корабельная рында [59], и выносливые, как наши работающие дизели.

Пятница.

Еще один день проходит в угнетающей дреме и утомительных попытках чтения. Я лежу на своей койке. Отчетливо слышно, как на палубу поста управления сверху плещет вода. Должно быть, люк боевой рубки закрыт, но не задраен, так что когда мостик затапливается, вниз протекает струя воды.

Со стороны носового отсека появляется штурман и объявляет, что еще один матрос из его вахты вышел из строя:

— Он сидит на полу и его выворачивает наизнанку. Никак не может остановиться…

К нашему изумлению, он сопровождает свое заявление наглядной пантомимой. Мы также узнаем от него, что один из кочегаров изобрел быстро ставшее популярным новшество: он привесил себе на шею консервную банку на манер противогаза. Трое матросов уже последовали его примеру и теперь бегают с банками-«тошниловками», говорит он без тени издевки.

Я не могу оставаться в одной позе дольше пяти минут. Держась левой рукой за прутья ограждения койки, я изгибаюсь так, чтобы упереться в стенку. Но металлический холод очень быстро проникает сквозь тонкую фанеру, и даже ограждение койки своим ледяным прикосновением морозит мою ладонь.

Распахивается люк камбуза. Я ощущаю давление в ушах, и все звуки глохнут. Отверстия воздухозаборников дизелей ушли под воду в разыгравшемся море, значит, они не могут теперь втягивать воздух через забортные воздуховоды. Разреженное давление — повышенное давление. Барабанные перепонки — внутрь, потом — наружу. И ты при этом должен умудриться заснуть. Я переворачиваюсь на живот и просовываю левую руку сквозь прутья решетки, чтобы обеспечить себе дополнительную поддержку. Проходит немного времени, и возвращающийся с вахты кочегар, пошатнувшись, наваливается на нее всем своим весом.

— Эй!

— Что там?

— Ой! Извините!