Подмастерье. Порученец

Если, конечно, еще способен разговаривать.

В гардеробе, который у нас с Дебошем был один на двоих, имелось одежды еще на шесть дней: радужная подборка футболок, стопка трусов в цветочек и полдесятка пар свежих носков. Мое настроение отражали желтые носки с вышитыми танцующими крабами, трусы в желтую розочку и желтая футболка с девизом «ВЛАСТЬ МЕРТВЫМ!». Пиджаков и туфель мне на выбор не предоставили.

Одевшись, я вспомнил вчерашние наставления Смерти и собрался в контору. Дверь уже отперли. Дебоша, отложившего ответ на мой вопрос об Аде до более подходящего времени, нигде не было видно.

— Как вы себя нынче чувствуете?

В конторе никого, кроме Смерти, не было, а он сидел за своим столом у двери. Вскрывал письма ножом, какой в первую очередь соотносишь с ритуальными жертвоприношениями. Переносной дисковый проигрыватель слева от стопы бумаг исторгал гитарное соло с альбома «Живьем/Мертвые» «Благодарных мертвых»[9].

— Счастливым, — выкрикнул я.

— Радуйтесь, пока можете, — сумрачно отозвался он. Уменьшил громкость и выдал мне листок синей писчей бумаги. — Гляньте.

На бумаге значилось четыре цифры — 7587 — и подпись.

— Что это?

— Шахматы по переписке. Моя противница сходила конем с g5 на h7. Пытается воссоздать одну из партий Девятой заочной олимпиады. Пенроуз−Вукчевич[10], 1982–1985 года. Вероятно, применяет компьютер.

Он забрал у меня листок и сунул его в папку с карманами, распухшую от подобных посланий. Я ухватился за возможность задать вопрос, уже навещавший меня прежде.

Зачем вы играете в шахматы с живыми?

— Это страсть, — сказал он, буйно взмахнув руками. — Не могу удержаться перед вызовом… Как танец — и страсть, и слабость. — Он кратко улыбнулся при мысли об этих двух увлечениях, затем вновь посерьезнел. — Ну и традиция к тому же. Если мои противники побеждают, награда им — продолжать жить. Если проигрывают — а именно это всегда и происходит — они умирают… Я сейчас играю партий двести. Тут у меня женщина, примерно тридцати лет, и у нее недавно случился внезапный сердечный приступ. Насколько ей известно, она может выжить, а может — и нет, вот я и кинул перчатку, а она подняла. Вообще-то, — добавил он горестно, — она бы в любом случае выздоровела.

Я сочувственно улыбнулся.

— Вы играете в шахматы? — спросил он.

— Когда-то играл, — ответил я лаконично — и добавил бы, что играл неплохо, но ум у меня отвлекся на какую-то мысль, которую я не смог уловить, и мой трупный инстинкт самосохранения заставил меня принизить свои способности: — Правила знал, но никогда толком не вдавался в подробности… Как почти во всем, чем занимался, я предпочитал наблюдать.

Типичный живец.

Живец, кстати сказать, — понятие, каким покойники и неупокоенные именуют живых. В целом живцы теплокровны, подвижны, порывисты и любопытны. У них яркая мягкая кожа. Они едят и испражняются.

Трупцы — долготерпеливая тьма мертвецов, ожидающих Армагеддона, — совершенно другой биологический вид, к нему до недавнего времени относился и я сам. Они хладнокровны, ленивы, неуклюжи в обществе и безразличны почти ко всему, кроме собственной безопасности. Кожа у них, даже если сохранна, восковая на ощупь и бледная. Их едят и ими испражняются другие существа.

Неупокоенные — ходячие мертвецы — болтаются в пропасти между первыми и вторыми. Кровь у нас холодна, течет медленно; мы способны стоять, но проще нам валиться; мы алчем жизни и чувств, не понимая толком ни того, ни другого; мы желаем задавать вопросы, но редко находим подходящие обстоятельства и слова. Кожа у нас пепельная и неподатливая, но это легко скрыть. Ходячие едят и испражняются, но рацион обычно сводится к живой плоти.

Из-за этого случается кавардак с пищеварением.

* * *

Мы со Смертью прошли по коридору к комнате, где завтракают, — за последней дверью справа. Когда мы пришли, Глад и Мор уже уселись за овальным столом и читали утренние газеты. На Гладе была черная шелковая пижама с привычным символом весов на кармане, а Мор облачился в белый лоскутный халат. Оба опустили газеты, и мы, войдя, обменялись краткими улыбками.

— Садитесь на место Раздора, — предложил Смерть, указывая на стул между собой и Мором. — Он до завтра не вернется.

Всего было пять мест, три не занято. Я молча сел и поглядел через стол на Глада. Голова его скрывалась за «Блюстителем»[11]. На глаза мне попался мелкий заголовок: «Вспышка осквернений могил — знак “падения нравственных устоев”». Мор, судя по всему, обнаружил похожую статью. Он читал «Солнце»[12], где заголовок статьи на целую полосу, обращенную к нам, гласил: «Они сперли моего жмурика! — заявляет викарий-транссексуал». Смерть либо не заметил, либо ему было плевать, что он попал в новости, — он лишь хлопнул в ладоши и бодро пожелал всем доброго утра. Никто не отозвался, и его задор увял так же быстро, как и расцвел.

Завтрак уже подали. Мне предложили плошку хлопьев, стакан апельсинового сока и банан. Глад, судя по всему, ел ассорти плесневелых сыров и гнилое яблоко. Смерть завтракал из металлической колоколообразной клетки с тремя живыми мышами. Тарелка Глада пустовала.